Семейное дело - [205]

«Не езжай никуда, а езжай ко мне. Грибов у нас — косой коси, насобираем и насушим, а в городе они по триста рублей за кило, так что еще и при деньгах будешь».

Самыми трудными оказывались выходные дни, когда надо было куда-то деваться, вырваться из этого душного, пахнущего асфальтом, раскаленного и перерытого города. Ильин давно звал ее к себе на садовый участок, даже сердился, что она не приезжает. Однажды она решила: надо поехать. Уже просто неприлично отговариваться каждый раз.

Сережке-маленькому она купила ружье с пистонами. Так и поехала — с ружьем, завернутым в газетку.

Найти дом Ильина оказалось просто. Он давно уже объяснял Ольге, как дойти: свернуть за водокачкой, потом перейти по мостику через ручей — и прямо. Она перешла мостик и увидела Сережку-маленького. Тот лежал на берегу и пил прямо из ручья. Когда Ольга схватила его на руки, Сережка заблажил и задрыгал ногами — он не узнал ее, но ружье сделало свое дело.

Он здорово вырос за год, что Ольга не видела его, и рожица у него стала потешная — этакий коричневый, с облезающей от солнца кожей круг под выгоревшими волосами, и рот от уха до уха, и передних зубов нет. Сережка и привел ее к дому.

Собственно, не к дому, а к домишке-скворечнику, в котором можно было лишь спать да укрываться от дождя. Ильин, голый до пояса, что-то ладил к стенке — не то откидную койку, не то столик — здесь же, в комнатке, куда она заглянула через окошко, Надежда что-то готовила на электрической плитке.

«Наконец-то соблаговолила, — сказал Ильин. — Сейчас обедать будем».

«Я не буду», — сказал Сережка.

«Он уже пообедал, — сказала Ольга. — Прямо из ручья».

«А потому что жарко», — сказал Сережка и начал целиться из ружья в кастрюлю на плитке. Бах-бах!

Надежда торопливо накинула халатик — она была только в лифчике и трусиках. Действительно, жарища!

«Ты, наверно, совсем изжарилась, пока шла?»

Надежда назвала Ольгу на «ты» впервые, и ей сразу стало как-то просто здесь — все-таки ехать сюда ей не хотелось из-за Надежды. Она еще помнила и это холодное: «Очень приятно» и «Сережа много рассказывал о вас» — ни к чему не обязывающие слова и такие же холодные встречи позже.

«Зови деда и бабушку», — сказала Сережке Надежда, и тот побежал за дом.

Значит, они не одни, подумала Ольга. Значит, ее родители приехали на лето.

И за обедом, и потом, после, до самого вечера, Ольга, все время наблюдавшая за Надеждой и ее родителями, за Ильиным и Сережкой, пыталась ответить самой себе на один-единственный вопрос: счастлива ли эта семья? Она видела, как льнет к Ильину мальчишка, — только ему он дал подержать ружье и обедать согласился лишь тогда, когда Ильин поставил рядом с собой ящик (табуреток не хватило). Она заметила, что тесть Ильина угрюм, молчалив, двух слов не сказал — с таким, наверно, нелегко жить. А теща наоборот — болтуха, но чувствовалась в ней какая-то подозрительность к чужому человеку в доме, да еще женщине. Надежда — та казалась просто усталой, поэтому немного раздраженной.

«Век бы не было этой дачи, — сказала она за обедом. — Люди с ума посходили, только и разговоров, как воду подвести да где «лию плодородную» достать».

«Ильин, — шутливо сказала Ольга, — а может, и на самом деле у тебя частнособственнические инстинкты?»

«Какие там инстинкты! — махнул рукой Ильин. — У нас рациональное хозяйство. Ты пойди погляди, что здесь дед да бабка наковыряли!»

Она пошла поглядеть. Участочек-то был с гулькин нос, но клубника висела здоровенная, она увидела кусты малины и крыжовника, огурцы доцветали, и крохотные еще огурчики с колючими пупырками торчали во множестве из-под огромных, каких-то тропических листьев. Казалось, здесь не пропал зря ни один сантиметр. И даже узенькие тропочки были выложены по бокам побеленными кирпичами. Ну, тесть у Ильина военный, и эти побеленные кирпичи — оттуда, из армейской привычки.

Заметила она и другое.

Время от времени обращаясь за чем-либо к Ильину, Надежда не скрывала своего легкого раздражения, и ее слова походили порой на приказ: «Принеси воды», «Достань чистое полотенце», «Опять ты куда-то засунул мои босоножки?»

И Ильин приносил воду, доставал чистое полотенце, вытаскивал ее босоножки.

Все эти команды, этот тон Надежда словно бы выставляла напоказ, как бы желая сказать Ольге: вот как я с ним, и это правильно, милая моя, это в порядке вещей, потому что жена всему голова. Но все это можно было истолковать и проще и иначе: «Он мой и никуда уже от меня не денется. Я могу капризничать. Я могу требовать. И он все сделает, потому что любит только меня». Она выставляла перед ней не свою любовь, а свою власть над Ильиным, будто его любовь давала ей право властвовать.

Ерунда, подумала Ольга. Просто я не могу быть беспристрастной. Люди уже привыкли друг к другу. Это всегда бывает так. И еще — жарища.

Вместе с Ильиным она села в тени, и вдруг Ильин сказал:

«Тебе здесь нравится?»

«Ну, — ответила она. — Все-таки малышу здесь лучше. В городе дышать нечем».

«Я не о том», — сказал Ильин.

«Вы что, поссорились?» — спросила Ольга.

«С чего ты взяла?» — удивился он, приподнимаясь и ища глазами Сережку. Она тоже посмотрела — Сережка играл сам с собой на лужайке через дорогу в футбол.