Семьдесят пять шагов к смерти - [20]

— Все так серьезно?

— Хочется надеяться, что нет. Но тут лучше перебдеть… Денежки уходят, главный исполнитель — ты. Если тебя потянут, то мало всем не покажется. А если некого будет тянуть, то и спросить будет не с кого. Так как появится человек, на которого все можно будет свесить. Стрелочник. А немой стрелочник всегда лучше, чем разговорчивый. Улавливаешь?

— Да. И что мне теперь делать?

— Тут есть два варианта развития событий — либо продолжать в том же духе, не дергаясь, не бунтуя и не обращая на себя лишнего внимания. То есть заползти под плинтус и тихо шуршать там, надеясь на то, что либо ишак сдохнет, либо — падишах! Лучше, падишах. И всем тогда станет не до того, чтобы ловить какого-то мелкого растратчика. Смена власти — это всегда всеобщая и полная амнистия.

— А другой?

— Неожиданно и окончательно исчезнуть, разом обрубив все концы. И жить в согласии с собой и своей совестью где-нибудь… сильно далеко. Тут тоже возможны варианты в зависимости от имеющихся ресурсов. Если уйти в чем есть, то придется осесть где-нибудь в российской глубинке, в сибирской деревне, возделывать огород, щупать за сиськи местных девок, играть на гармошке и пить ведрами самогон до потери человеческого облика, чтобы тебя не опознали в онучах и тулупе, с испитой рожей. Жить придется недолго, но весело.

— А есть другой вариант? Менее пессимистический?

— Есть. Если удастся прихватить что-то из кормушки, то можно спрятаться где-нибудь в Латинской Америке на своей латифундии в окружении веселых аборигенок, птичек-попугаев, апельсиновых деревьев и прочей экзотики.

— Третьего не дано?

— Третьего? То есть хочется остаться при кормушке, получать свою долю, но при этом ничего не делать и ничем не рисковать? Боюсь, это сказка из «Тысячи и одной ночи»… Только я не Шахерезада и таких сказок рассказывать не умею. Тут или тянуть лямку, или выпрягаться.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что помог разобраться.

— Пожалуйста. Но лучше бы ты оставался в неведении, потому что чем меньше знаешь, тем крепче спишь…

Эпизод восемнадцатый. Шесть месяцев и десять дней до происшествия. Продолжение

«Попозже» пришли гости. Вернее, один гость. Вениамин вышел навстречу. Заколотил по плечам и спине.

— Здравствуй, Толька! Давно, давненько тебя не было видно.

— Как же давно, когда я на той неделе заходил.

— Когда? Да, точно! Забыл! Вот башка дурная! Был, точно был! Прости бродягу. Но все равно рад! Проходи. Сейчас трапезничать будем. Нюрка, мечи на стол. Не видишь, гости проголодались!

— Да сыт я, сыт, — стал возражать Анатолий.

— Нет, так не пойдет! И слушать не буду! Потчевание гостя домашними разносолами есть признак гостеприимства и радости встречи. Так издревле повелось. Пришел гость дорогой — посади его за стол, покажи свое к нему расположение. Мы не англичане какие-нибудь, чтобы после сиротского пудинга с чаем сигару выкурить и — пошел вон. Наш стол ломиться должен, чтобы гостю уважение выказать. А тот от угощения отказываться не должен, чтобы хозяина не обидеть… Обычай такой, что предками нашими заведен и не нам его отменять! Обижусь, Толя. Смертельно! В моем доме от моих угощений не отказываются, не то взашей и обида кровная до конца жизни. На порог не пущу!

— Ладно, ладно сяду. Не кипятись. Хотя только что из-за стола.

— А ты ко мне сытым не приходи. Только натощак.

— Да я просто мимо проходил и решил заскочить.

— А коли заскочил — садись.

Сели. Налили. Выпили. Закусили. Да так, что обедать не надо! Заговорили. Всё больше Вениамин, который слово не давал вставить на правах хозяина дома.

— Этот Игорек — замечательный парень. Финансовый гений.

— Ну что вы, просто служу…

— Ладно скромничать. Он каждый день такие бабки видит, которые мы за всю жизнь!.. А это мой старинный друг Анатолий. Он по медицинской части. Диагност от бога. Хоть традиционно, хоть нетрадиционно. Молчи, Толя! Дай сказать! Человека насквозь зрит. Вот глянет и сразу скажет про болячку, которую иной томограф в упор не рассмотрит.

— Так вы врач?

— По образованию и месту основной работы. Но в последнее время увлекся нетрадиционными практиками.

— Я же говорю, не глаз — рентген. У меня, подлец, столько болячек разглядел!

— Твоя болезнь одна и известная — чрезмерное чревоугодие и непомерное употребление, — доктор щелкнул себя пальцем по шее. — Плюс неразборчивые связи. Отсюда и проистекают твои многочисленные, о которых я здесь не буду распространяться, хвори.

— Так уж и непомерное! — возмутился Вениамин. — Вот раньше, по молодости, это да! Употребишь с вечера литра три крепленого вина, а утром как огурчик, в академию и хоть бы в одном глазу! Так и учителя какие были! Незабвенный профессор Сидоров, между прочим заслуженный и народный, перед занятиями бутылочку беленькой выкушивал, а потом лекции читал. И как рассказывал, как говорил! Златоуст! А вечером, после академии в ресторан. Нынче профессура не та — болезная профессура — крепленого не выпьют, острого не съедят, лишнего не скажут, студентку-красавицу не прижмут в коридорчике. Пресные они какие-то, без размаха, без удали, без озорства. И студенты у них такие же — хлебнут с наперсток и во хмелю. Эх, не то поколение пошло! Не наше. Без масштаба. Раньше, бывало, поедем в колхоз по обмену опытом или передовиков с натуры писать — и месяц без просыху. Каждый день по литру, а закусь — плавленый сырок один на троих.