Семь красавиц - [19]

Позлатились ярким блеском солнечных лучей,

В воскресенье, словно солнце поутру, Бахрам

В золотое одеянье облачился сам.

И подобен солнцу утра красотой лица,

Он вошел под свод высокий желтого дворца.

Сердце в радости беспечной там он утопил,

Внемля пенью, из фиала золотого пил.

А когда померк лучистый тот воскресный день

И в покое брачном шаха воцарилась тень,

Шах светильнику Китая нежному сказал,

Чтоб она с прекрасным словом свой сдружила лад.

Попросил кумир Турана повесть рассказать

Сказочную, — дню, светилу и дворцу под стать.

Просьбу высказав, он просьбы исполненъя ждал.

Извинений и уверток шах не принимал.

И сказала дочь хакана Чина — Ягманаз:

«О мой шах, тебе подвластны Рум, Туран, Тараз.

Ты владык земли встречаешь пред дворцом твоим,

И цари хвалу возносят пред лицом твоим.

Кто тебе не подчинится дерзостной душой,

Под ноги слону да будет брошей головой». 

И рассказ царевны Чина зазвучал пред ним;

Он струился, как кадильниц благовонный дым.

Сказка

«В некой городе иракском, я слыхала, встарь

Жил и правил добрый сердцем, справедливый царь.

Словно солнце, благодатен был и ясен он,

Как весна порой новруза, был прекрасен он.

Всякой доблестью в избытке был он наделен,

Светлым разумом и знаньем был он одарен.

Хоть, казалось, от рожденья он счастливым был,

В одиночестве печальном жизнь он проводил.

В гороскопе, что составил для него мобед,

Он прочел: «Тебе от женщин угрожает вред».

Потому и не женился он, чтоб не попасть

В бедствие, чтоб не постигла жизнь его напасть.

Так вот, женщин избегая, этот властелин

Во дворце и дни и ночи проводил один.

Но владыке жизнь такая стала докучать,

По неведомой подруге начал он скучать.

Несколько красавиц юных он решил купить.

Только не могли рабыни шаху угодить.

Он одну, другую, третью удалить велел,

Ибо все переходили данный им предел.

Каждая хотела зваться — «госпожа», «хатун»,

Жаждала богатств, какими лишь владел Карун.

Б гоме у цяря горбунья старая жила,

Жадной, хитрой, словно ведьма, бабка та была.

Стоило царю рабыню новую купить,

Как старуха той рабыне начинала льстить.

Начинала «госпожою Рума» называть,

Принималась о подачке низко умолять.

И была любая лестью гой обольщена,

И владыке неприятна делалась она.

А ведь в мире этом речи льстивые друзей

Многим голову кружили лживостью своей.

Лживый друг такой — в осаде, не в прямом бою,

Как баллиста, дом разрушит и семью твою.

Шах иракский, хоть и много разных он купил

Женщин, но средь них достойной все не находил.

На которую свой перстень он ни надевал,

Видя: снова недостойна, — снова продавал.

С огорченьем удаляя с глаз своих рабынь,

Шах прославился продажей молодых рабынь.

Хоть кругом не уставали шаха осуждать,

Не могли его загадки люди разгадать.

Но в покупке и продаже царь, от мук своих

Утомившись, утоленья страсти не достиг.

Он, по воле звезд, супругу в дом ввести не мог,

И рабыню, как подругу, в дом ввести не мог.

Провинившихся хоть в малом прочь он отсылал,

Добродетельной рабыни, скромной он искал.

В этом городе в ту пору торг богатый был,

И один работорговец шаху сообщил:

«От кумирен древних Чина прибыл к нам купец

С тысячей прекрасных гурий, с тысячей сердец.

Перешел он через горы и пески пустынь,

Вывез тысячу тюрчанок — девственных рабынь.

Каждая из них улыбкой день затмит, смеясь,

Каждая любовь дарует, зажигает страсть.

Есть одна средь них... И, если землю обойти,

Ей, пожалуй, в целом мире равных не найти.

С жемчугом в ушах; как жемчуг, не просверлена.

Продавец сказал: «Дороже мне души она!»

Губы, как коралл. Но вкраплен жемчуг в тот коралл

На ответ горька, но сладок смех ее бывал.

Необычная дана ей небом красота.

Белый сахар рассыпают нежные уста.

Хоть ее уста и сахар сладостью дарят,

Видящие этот сахар люди лишь скорбят.

Я рабынями торгую, к делу приучен,

Но такою красотою сам я поражен.

С веткой миндаля цветущей схожая — она

Верная тебе рабыня будет и жена!»

«Покажи мне всех, пожалуй, — шах повеселел. —

Чтобы я сегодня утром сам их посмотрел!»

Тот пошел, рабынь привел он. Шах при этом был,

Осмотрел рабынь, с торговцем долго говорил.

И, хоть каждая прекрасна, как луна, была,

Но из тысячи — прекрасней всех одна была.

Хороша. Земных красавиц солнце и венец, —

Лучше, чем ее бывалый описал купец.

Шах сказал торговцу: «Ладно! Я сойдусь с тобой!

Но скажи мне — у рабыни этой нрав какой?

Знай, купец, когда по нраву будет мне она,

И тебе двойная будет выдана цена...»

Отвечал купец китайский шаху: «Видишь сам —

Хороша она, разумна, речь ее — бальзам.

Но у ней — дурная, нет ли — есть черта одна:

Домогательств не выносит никаких она.

Видишь ты: тюрчанка эта дивно хороша,

Истинно она, скажу я, во плоти душа.

Но откроюсь я: доныне, кто б ни брал ее,

Вскоре — неприкосновенной — возвращал ее.

Кто б ее ни домогался, шах мой, до сих пор,

Непреклонная, давала всем она отпор.

Коль ее к любви хотели силою склонить,

На себя она грозила руки наложить.

Нрав несносный у рабыни, прямо я скажу,

Да и сам, о шах, придирчив ты, как я гляжу.

Если так ты непокладист нравом, то навряд

С ней дела пойдут, о шах мой, у тебя на лад.

Если ты ее и купишь и к себе возьмешь,

То, поверь, ко мне обратно завтра отошлешь.