Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны - [128]

– Да, права, – наконец произнесла Ассунта. – Вы с Тиной и мальчиками к году уже бегали; так мне помнится. Может, в Америке по-другому. Дети все больше в доме, нет им нужды на двор выходить.

Стелла запаниковала. Они с Кармело повезли Томми в больницу. Врач не обнадежил. Стелла, конечно, не поняла и половины мудреных терминов. Одно было ясно: не исключаются самые серьезные диагнозы. Маленькое тельце Томми (слишком маленькое, по словам доктора, и слишком непропорциональное) подвергли ряду процедур. Мальчика взвешивали, измеряли рост, брали анализы, крутили-вертели. В течение трех недель Стелла глаз не сомкнула. Неужто Господь и это дитя отнимет?

Результаты обследования полностью исключали онкологию. Опухоли, обнаруженные у Томми, оказались доброкачественными. Если, конечно, слово «добро» применимо к наростам, тормозящим развитие по всему организму. Томми, сказал доктор, навсегда останется недомерком. Не сможет заниматься спортом, не постоит за себя, если на него нападут. Этому ребенку нужна особая забота; желательно ему находиться при родителях максимально долго.

«Максимально долго» вылилось во «всегда». Томми не суждено было дистанцироваться от материнского дома дальше чем на противоположную сторону улицы. Когда Стеллу постигла последняя недо-смерть, Томми сравнялось тридцать восемь. Он мог бы жениться или реализоваться иначе – а он остался ходить за матерью.

В пятьдесят первом году, 28 мая, Стелла родила второго сына, Антонио (по-домашнему Нино). Нареченный в честь деда с материнской стороны, он стал любимцем Стеллы, даром что носил имя ее врага. Возможно, причина в том, что Стелла еще имела силы разделять детские радости и горести Нино. После, когда мальчишки пошли один за другим, когда в доме вечно что-то проливалось и ломалось и кто-то вечно топал и улюлюкал, трудно стало наслаждаться материнством. Крестили Нино дядя Луи и Куинни, его невеста.

Нино рос бойким крепышом; вдобавок у него язык был как надо подвешен. Старшего брата он опекал; во всю жизнь у Томми не было друга лучшего, чем Нино. Собственно, никому и в голову не приходило задирать Томми во дворе – Нино бы такого не спустил, из-под земли достал бы обидчика. Зато не защищенный справками, подобно Томми, Нино в семидесятом был призван на военную службу по результатам лотереи[29] и загремел во Вьетнам. По крайней мере, Стелла, укачивая своего ладненького, с глазенками цвета шоколада мальчика, не подозревала, что через девятнадцать лет это подросшее тело будет разорвано в клочья противопехотной миной в джунглях Южного Вьетнама.

После медового месяца, который имел место в апреле пятьдесят второго, мистер и миссис Луис Фортуна поселились на Бедфорд-стрит, в старой спальне Стеллы и Тины. Куинни не скрывала недовольства.

– Мы постоянно на виду, – жаловалась она невесткам. – Мы ведь молодожены, а над нашей комнатой кто-то толчется, к нам без стука заглядывают.

– Ну и что ж, и мы так жили, пока денег не скопили, – резонно заметила Тина.

– Я – не вы, – парировала Куинни. – Меня по-американски воспитывали. Американцы не терпят, если им что не по нраву. Здесь не старушка Италия.

Куинни сказала это беззлобно, а такта от нее никто и не ждал.

– Это временно, Куинни. – Стелла поспешила замять неловкость, пока Тине слезы на глаза не навернулись. – И притом бесплатно.

– Хорошенькое «бесплатно»! Ваш отец, девочки, считает, раз это его дом, ему можно ко мне в любое время входить. В любое время!

Все было и так яснее ясного, однако Куинни не поленилась – объяснила «на пальцах».

– Как услышит, что мы… ну, в общем, Стелла, ты понимаешь – так и вламывается.

– В смысле, когда ты и Луи… в постели? – с ужасом в глазах уточнила Тина.

Стелла не удивилась, только подумала: Тинино счастье, что она не знает: отец и их с Рокко возню подслушивает. Вот когда она сама оценила и замок на своей двери, и лестничный пролет между Антонио Фортуной и семейной жизнью его старшей дочери.

– А ваша мать, – продолжала Куинни, – в моих вещах роется. Я ее застукала.

– Неправда! Мама такого в жизни себе не позволит! – вскинулась Стелла. Она сочувствовала Куинни, покуда та жаловалась на Антонио, – но клеветать на Ассунту? Нет, Куколка Куинни, тут можешь на Стеллину симпатию не рассчитывать.

– Конечно, не позволит! – поддержала Тина.

– Неужели? – не сдавалась Куинни.

– Если она и полезла к тебе в комод, то, наверное, чтобы забрать белье в стирку или в штопку, – заговорила Стелла. – Мама никогда чужого не стащит. Если ты ее в этом подозреваешь, значит, ты о ее душе понятия не имеешь!

– Может, и так, – процедила Куинни. Уселась поудобнее, на спинку откинулась – хозяйка! Больше она про Ассунту и комод не заикалась. Хоть Куинни себя в этом доме и поставила как надо, а успела усвоить: Стелла за мать горой стоит, Ассунта для нее вне подозрений.

А вот кто виноват в том, что случилось чуть позднее? Разумеется, Тони; его вина прямая и неоспоримая. Только и остальные руку приложили; стало быть – соучастники.

Например, Микки в семью ввела не кто иная, как Ассунта.

На третий месяц после возвращения Луи и Куинни из свадебного путешествия (шел июль 1952-го) Стелла укрепилась во мнении, что первый этаж дома на Бедфорд-стрит перегружен жильцами. Тут-то Ассунта и объявила: она-де двадцать лет с иеволийской родней не видалась, хочет в Калабрию отправиться. Хочет преклонить колени перед Девой Диподийской. Поездка будет удачно приурочена к Успению Святой Марии, а то Ассунта уж и забыла, как на родине празднуют. Да еще она сходит к матери на могилу – ни разу ведь не была, грех-то какой.