Село милосердия - [38]

Софья Батюк, считавшаяся среди парней недотрогой, никак не может забыть, как в первый раз подавала раненому судно. Ее всю перекорежило. Подруги рассказывали, зарделась, как маков цвет, каска, она же судно, в руке дрожит. И несла она ее так, словно то была граната, готовая в любую секунду взорваться. А потом, когда Софье довелось раздевать солдата догола, она даже зажмурилась, но тут же с отчаянной решимостью заставила себя открыть глаза. И стало ей сразу как-то спокойно. Она вдруг взглянула на себя со стороны. Медицинская сестра, выполняющая профессиональный долг, — этим же можно только гордиться. Значит, она на любое дело способна. Недаром ее, после ухода мужиков на фронт, Кравчук поставил бригадиром наравне с Ольгой Комащенко.

Странная эта Ольга. Завидно чуток, но и жалко, что она, как телушка. Софья — та может и прикрикнуть, и отругать провинившегося человека. Комащенко же совсем из-за своей мягкости в командиры не годилась. И как ей только бабы в бригаде подчинялись. Скажет тихонько: «Надо, мои хорошие…» Те и рады стараться. Так же, как раненые сейчас. Просто удивительно, как они к ней относятся. То и дело слышишь: «Олечка, поди сюда, милок!» «Оленька, посиди рядом, дай душе отдохнуть!..» Софью это даже немного задевало, хотя не могла она пожаловаться на отсутствие внимания со стороны раненых бойцов.

Сама же Ольга Комащенко ничего особенного в своем новом положении не находила. Раз надо ухаживать за ранеными — она готова. И сделает для каждого все, как для родного батьки. Милосердие было изначально заложено в ее натуре; и еще — совестливость. Ольга знала, что подруги считают ее излишне доброй, и думала: пусть! Зачем наступать другим на горло, если всего добиться можно терпением, лаской? Раненые — как дети малые. Им утешение, нежность требуются, а ласку ничем другим заменить нельзя…

И все же самой, пожалуй, надежной помощницей была у Поповьянца Варя Соляник. В отсутствие Бумагиной она, и только она, ассистировала хирургу при операциях. Среди сельских сверстниц Варя была самой опытной и грамотной. Быстрая, легкая, она успевала повсюду, работа горела у нее в руках. Да и умела поболее других. Если подружки до войны жили в Кучакове и дальше Борисполя порой не ездили, — Соляник прошла хорошую школу в рабочем коллективе. Успевала не только ударно трудиться, но занималась еще общественными делами, изучала оружие, стала ворошиловским стрелком, значкистом-осовиахимовцем. Не удовлетворившись учебой у Горунович, Варя поступила в Дарнице на специальные курсы Красного Креста. Окончила на «отлично» и получила свидетельство на звание медсестры.

Сестры и няни в госпитале сменялись по утрам, когда наступала самая горячая пора: обход, перевязки, операции. Тут только успевай поворачиваться. Одного на операционный стол помочь отнести. Другого на место уложить. Третьему повязку поправить. Четвертому воды подать. Вот и носятся, как угорелые, туда-сюда без передышки. А еще накормить всех надо! Их же не пять — десять человек, а сотни.

Для варки пищи пришлось приспособить несколько больших котлов со скотного двора. Раньше в них кипятили воду во время окота овец или опороса свиней. Котлы установили возле школы, и под ними с утра до ночи полыхал огонь. Над каждым командовали по очереди две поварихи, у которых было по помощнику из выздоравливающих бойцов, чтобы воду носили и заготовляли дрова.

Раненые требовали постоянного внимания.

Иногда человеку нужно только слово сказать или по руке погладить — он сразу и затихнет. По этой части у Ирины Расич нет равных. И откуда у такой маленькой женщины сила берется мужиков здоровенных перетаскивать? «Так он же совсем легонький…» — приговаривает она, когда ей бросаются помочь.

Ирине трудно вырываться из дома: мать не пускает. Своих, мол, постояльцев много… У Расички, так теперь ее и раненые окликают, действительно шесть пациентов, однако она не считает себя вправе отказываться от ночных дежурств.

— Никто за меня не обязан работать, — говорит. — Я и в хате, и в школе поспею.

Руки у Расички просто золотые. Стоит ей только подсесть к мечущемуся после тяжелой операции бойцу, тот мгновенно успокаивается.

Как-то из операционной вынесли солдата после ампутации как раз во время дежурства Ирины. Стонал он невыносимо и то и дело вскрикивал. «Ой пальцы! Ох ладонь!..» Ни того, ни другого у него уже не было — торчала культя, туго перетянутая бинтом, сквозь который проступало черно-красное пятно. Расичка бросилась к оперированному, присела рядом на корточки и начала приговаривать, как заклинать: «Все, милый, все, родимый… Сейчас полегчает, ты поспи, глазоньки закрой, а я тебе заспиваю. Как дитю малому… Ну, будет, спи!..» И странное дело, боец вдруг затих. Он уже не кричал, только всхлипывал. Поповьянц, вышедший из операционной следом, поразился.

— Смотри, Лида, — сказал он. — Я, признаться, думал, что парень всю ночь промается. Такая тяжелая операция и без морфия…

Поповьянц вообще нарадоваться не мог на своих юных помощниц. Без них, как без рук… И что удивительно: нет у девчат ни настоящей квалификации, ни опыта. Восполняют они их отсутствие человеческим теплом, женской нежностью, лаской.