Село милосердия - [30]

Олексиенко, все еще стоявший на дороге возле повозки, нерешительно подошел к моряку и, преодолев смущение, сказал:

— Извиняйте, товарищ! Вы кто ж такой будете?

— Поздно проявлять любопытство, дед, — рассмеялся Гришмановский. — Мог бы поинтересоваться в пути.

— Тогда несподручно было. Я же заместо «скорой помощи» работал. А сейчас последнего хлопца сдал — почему не поговорить…

— Марк Ипполитович у нас на все руки мастер, — вмешалась в разговор Горунович. — А уж какой принципиальный!

— Важное качество в характере! Пойдешь ко мне завхозом, дед?

— А ты над чем начальник-то будешь? — осторожно, не торопясь давать согласие, спросил Олексиенко.

— Над госпиталем. Разве не ясно? Раненых лечить будем. Но их еще во что-то одеть надо да накормить, что особенно сложно. Планового снабжения нет и не предвидится. Хозяйство придется создавать самим. Вот и предлагаю тебе, как человеку принципиальному, значит, честному, его возглавить.

— Оно можно бы, только…

— Что мешает?

— Будут ли слушаться? Я ж рядовой колхозник.

— Вчера рядовой, а сегодня руководитель. Война все карты смешала. А насчет послушания не волнуйся, я тебе документ выдам.

— С печаткою?

— Обязательно. Даже по-немецки должность запишу. Значит, договорились, Марк Ипполитович? — Гришмановский протянул Олексиенко руку. — Первым делом завтра собери артель из мужиков покрепче. Необходимо в округе осмотреть каждую брошенную машину, каждую повозку. Там найдется НЗ: продукты, комплекты одежды, белье. Брать все! Учет возлагаю на тебя. И куда свозить — сам придумай. В общем, проявляй инициативу.

— Краше всего свозить в сельпо. Там склад есть.

— Добро. Действуй, дед!

Олексиенко вскочил в телегу и умчался. А на дороге снова послышался скрип повозок и голоса.

— Еще везут, — вздохнула Горунович, — конца не видно… Ульяна, ты, что ли?

— Кому еще быть, — отозвалась Хобта. — Ой, кто это? — испугалась она, увидев Гришмановского.

— Доктор. Заведовать лазаретом будет.

— Каким еще лазаретом?

— А таким, где раненых на ноги ставить будем.

— И кто ж его до нас послал? — не сводя глаз со статного моряка, спросила Ульяна, упорно обращаясь только к фельдшеру.

— Сам пришел по доброй воле, — вмешался Гришмановский, которому надоел разговор о нем в третьем лице. — Разве так не бывает? А вы, насколько я уловил, сандружинница?

— Лекаря мы никудышные. Совсем мало у Евдокии Степановны учились. Кто же знал, что война придет! Зато я вам настоящего помощника привела. Поди сюда! — позвала Ульяна. — Да отцепись от воза. Уже добрались до места.

Из темноты выступил высоченный худой красноармеец с забинтованной рукой и что-то пробормотал.

— Ты по-людски говорить разучился? — прикрикнула Хобта. — Отвечай, кто ты есть!

— Санинструктор я, — выговорил наконец красноармеец. — Цыпкин Александр Захарович. Можно звать Сашей. Рана у меня легкая.

— Вот и хорошо. Завтра придешь и займешься делом, — распорядилась Горунович. — А пока пристрой его, Ульяна, к кому-нибудь в хату. Кто с тобой еще из Артемовки прибыл?

— Дворники. Василий Ерофеевич с сыном. И Софья. Они до дому подались. За их хатой детский садик. Туда тех, кто не дюже тяжелый, собирают. Лекарь у них свой объявился…

Доктор, о котором говорила Хобта, был не кто иной, как младший лейтенант Крутских. Стал он медиком, как говорится, поневоле. Когда Дворник и Лукаш привезли первых раненых, распоряжаться в помещении детского сада было некому. Единственным командиром, оставшимся на ногах, был Крутских, и хотя после контузии у него по-прежнему разламывалась голова, болела спина и рука разгибалась с трудом, Александр стал руководить размещением людей; наметил проходы, чтобы удобнее было подойти к раненым, назначил очередность перевязок. Иначе он просто не мог: тут были бойцы, его товарищи по оружию. Бросить их без помощи на произвол судьбы было бы предательством.

Помощников у Крутских было достаточно. Григорий Шевцов, Дмитрий Тулушев и другие легко раненные солдаты привычно выполняли распоряжения командира. Евдокия Михайловна Дворник с дочкой Софьей, Анна Андреевна Лукаш с младшей дочкой Соней и еще несколько женщин накормили солдат чем смогли. Но раны загрязнились, кровоточили… И тоща Крутских, засучив рукава, взялся за перевязки.

Кое-какой опыт в этом деле у него был. После ранения шесть месяцев сам пролежал в госпитале, видел, как оказывается первая помощь. Да и жена у него хирург. Еще в период ее студенчества Александр частенько увязывался за ней в анатомичку. Сам он готовился стать художником, и поэтому интересовался строением человеческого тела.

Александр без всякой брезгливости помогал жене в практических занятиях, и она говорила: «У тебя большие способности. Меняй профессию, пока не поздно». Сейчас ему пришлось вспомнить все, что он слышал и знал.

Увидев Крутских, сосредоточенно бинтующего кисть руки молоденькому солдату, кто-то из раненых попросил:

— Доктор, и мне смените повязку. Жжет, сил нет!

Александр смутился, собрался было сказать, что он не врач. Но оказавшийся поблизости Иван Фесенко схватил его за руку и шепнул:

— Не сознавайтесь. Нельзя этого делать, товарищ младший лейтенант!.. Посудите сами. Если объявить, что вы к медицине не имеете никакого отношения, люди тотчас разуверятся, падут духом. И тогда им капут. А так, коли врач рядом, есть вера…