Селестина - [11]
С е м п р о н и о. Так Нерон с высот Тарпейских Наблюдал пыланье Рима;
Воплям старцев, детским стонам Он внимал невозмутимо[13].
К а л и с т о. Пламя, что пылает в моей груди, еще яростней и еще меньше жалости в той, о ком я говорю.
С е м п р о н и о. Я не ошибся — хозяин мой спятил.
К а л и с т о. Что ты там бормочешь, Семпронио?
С е м п р о н и о. Ничего.
Кал и сто. Скажи, не бойся.
С е м п р о н и о. Разве можно, говорю, сравнить огонь, терзающий одного человека, с пламенем, что спалило целый город и столько народу?
К а л и с т о. Я тебе объясню. Пламя, что горит в течение восьмидесяти лет, сильнее, чем то, что горит всего лишь один день; и пламя, губящее душу, сильнее, чем огонь, пожирающий десять тысяч тел. Мнимое и сущее, человек и его портрет, тень и действительность отличаются друг от друга точно так же, как огонь, о котором ты говоришь, от того, что пылает во мне. Право, если таков огонь чистилища, пусть лучше душа моя останется среди подлых грешников и не приобщится к блаженству праведников, пройдя через такое пламя.
С е м п р о н и о. Ну, что я говорил! Дело зайдет, пожалуй, еще дальше: мало того, что он помешан, он еще и еретик.
К а л и с т о. Разве я тебе не велел говорить вслух? Что ты сказал.
С е м п р о н и о. Говорю, что бог этого не допустит; ведь твои слова смахивают на ересь.
К а л и с т о. Почему?
С е м п р о н и о. Потому, что они противоречат христианской вере.
Кал исто. Что мне за дело?
С е м п р о н и о. Ты разве не христианин?
К а л и с т о. Я? Я мелибеянин — Мелибее я поклоняюсь, в Мелибею верую, Мелибею боготворю.
С е м п р о н и о. Говори себе на здоровье. Ну и длинная же эта Мелибея! Ей не поместиться в сердце моего хозяина, вот она и брызжет у него изо рта. Теперь мне ясно, на какую ты ногу захромал. Я тебя излечу.
К а л и с т о. Ты сулишь невозможное.
С е м п р о н и о. Напротив, все это очень просто. Ведь начало лечения в том, чтобы распознать болезнь.
К а л и с т о. Как ты согласуешь то, в чем нет ни порядка, ни согласия?
С е м п р о н и о. Ха-ха-ха! Так вот что за огонь сжигает Калисто! Вот о чем он сетует! Как будто любовь мечет стрелы лишь в него одного! О всевышний господь, непостижимы твои тайны! Отчего ты велишь любви подстегивать влюбленного и держать его в непрестанной тревоге? А цель любви ты изобразил ему как некое чудо. Вот влюбленному и кажется, что он всегда отстает: все они мчатся, все рвутся вперед, пронзенные стрелами и израненные копьями, словно легконогие быки, и без удержу скачут через преграды. Ты повелел мужчине ради женщины бросить отца и мать. Но не только от них отрекается влюбленный, а от тебя самого и от твоих законов, как этот Калисто. И меня это вовсе не удивляет. Ведь мудрецы, святые и пророки забывали тебя ради женщины.
К а л и с т о. Семпронио!
С е м п р о н и о. Сеньор!
К а л и с т о. Не оставляй меня.
С е м п р о н и о. Вот это уже другая песня!
К а л и с т о. Что ты думаешь о моем недуге?
С е м п р о н и о. Что ты любишь Мелибею.
К а л и с т о. И больше ничего?
С е м п р о н и о. Это тяжелый недуг, потому что твоя страсть прикована к одному предмету.
К а л и с т о. Что ты смыслишь в стойкости!
С е м п р о н и о. Упорство в дурном еще не означает постоянство. В моих краях это называют тупостью или упрямством. А вы, философы Купидона, именуйте это как хотите.
К а л и с т о. Тому, кто учит другого, не пристало лгать; ты-то сам превозносишь свою подругу Элисию.
С е м п р о н и о. Следуй моим добрым советам, а не моим плохим делам.
К а л и с т о. Что же ты мне ставишь в упрек?
С е м п р о н и о. Что достоинство мужчины ты подчиняешь несовершенству слабой женщины.
К а л и с т о. Женщины? О, невежа! Божества, божества!
С е м п р о н и о. Ты в это веришь? Или шутишь?
К а л и с т о. Я шучу? Божеством я ее считаю, как в божество в нее верую и не признаю другого владыки в небе, хотя она и живет среди нас.
С е м п р о н и о. Ха-ха-ха! Видали богохульника? Ну и ослепление!
К а л и с т о. Отчего ты смеешься?
С е м п р о н и о. Вот уж не думал, что можно дойти до такого греха, похуже чем в Содоме!
К а л и с т о. Как так?
С е м п р о н и о. Ведь жители Содома хотели согрешить с ангелами, не узнав их, а ты — с божеством, которое сам признал!
К а л и с т о. Будь ты проклят! Ты меня рассмешил, — вот уж не ожидал!
С е м п р о н и о. Неужто ты всю жизнь собирался плакать?
К а л и с т о. Да.
С е м п р о н и о. Почему?
К а л и с т о. Потому, что моя любовь безнадежна, ибо я недостоин Мелибеи.
С е м п р о н и о. О, малодушный! О, сын шлюхи! А Немврод, а Александр Великий — они-то сочли себя достойными владеть не только всем миром, но и небом!
К а л и с т о. Я не расслышал твоих слов. Повтори-ка еще разок.
С е м п р о н и о. Я сказал, что ты, в ком больше отваги, чем у Немврода или Александра, не в силах добиться женщины; а ведь многие женщины, и даже высокого рода, не погнушались близостью презренных конюхов, а иные — грубых животных. Разве ты не читал про Пасифаю и быка[14], про Минерву и пса?[15]
К а л и с т о. Не верю, это все басни.
С е м п р о н и о. А про твою бабушку и обезьяну — это тоже басня? Тому свидетель нож твоего деда.
Главный труд византийского философа, богослова, историка, астронома и писателя Никифора Григоры (Νικηφόρος Γρηγοράς) включает 37 книг и охватывают период с 1204 по 1359 г. Наиболее подробно автор описывает исторических деятелей своего времени и события, свидетелем (а зачастую и участником) которых он был как лицо, приближенное к императорскому двору. Григора обнаруживает внушительную скрупулёзность, но стиль его помпезен и тенденциозен. Более чем пристальное внимание уделено религиозным вопросам и догматическим спорам. Три тома под одной обложкой. Перевод Р.
В настоящей книге публикуется двадцать один фарс, время создания которых относится к XIII—XVI векам. Произведения этого театрального жанра, широко распространенные в средние века, по сути дела, незнакомы нашему читателю. Переводы, включенные в сборник, сделаны специально для данного издания и публикуются впервые.
В стихах, предпосланных первому собранию сочинений Шекспира, вышедшему в свет в 1623 году, знаменитый английский драматург Бен Джонсон сказал: "Он принадлежит не одному веку, но всем временам" Слова эти, прозвучавшие через семь лет после смерти великого творца "Гамлета" и "Короля Лира", оказались пророческими. В истории театра нового времени не было и нет фигуры крупнее Шекспира. Конечно, не следует думать, что все остальные писатели того времени были лишь блеклыми копиями великого драматурга и что их творения лишь занимают отведенное им место на книжной полке, уже давно не интересуя читателей и театральных зрителей.
В книге представлены два редких и ценных письменных памятника конца XVI века. Автором первого сочинения является князь, литовский магнат Николай-Христофор Радзивилл Сиротка (1549–1616 гг.), второго — чешский дворянин Вратислав из Дмитровичей (ум. в 1635 г.).Оба исторических источника представляют значительный интерес не только для историков, но и для всех мыслящих и любознательных читателей.
К числу наиболее популярных и в то же время самобытных немецких народных книг относится «Фортунат». Первое известное нам издание этой книги датировано 1509 г. Действие романа развертывается до начала XVI в., оно относится к тому времени, когда Константинополь еще не был завоеван турками, а испанцы вели войну с гранадскими маврами. Автору «Фортуната» доставляет несомненное удовольствие называть все новые и новые города, по которым странствуют его герои. Хорошо известно, насколько в эпоху Возрождения был велик интерес широких читательских кругов к многообразному земному миру.
«Сага о гренландцах» и «Сага об Эйрике рыжем»— главный источник сведений об открытии Америки в конце Х в. Поэтому они издавна привлекали внимание ученых, много раз издавались и переводились на разные языки, и о них есть огромная литература. Содержание этих двух саг в общих чертах совпадает: в них рассказывается о тех же людях — Эйрике Рыжем, основателе исландской колонии в Гренландии, его сыновьях Лейве, Торстейне и Торвальде, жене Торстейна Гудрид и ее втором муже Торфинне Карлсефни — и о тех же событиях — колонизации Гренландии и поездках в Виноградную Страну, то есть в Северную Америку.