Сексуальные преступления и симбиотические отношения: научное психоаналитическое исследование - [23]

». Когда мать также ведет себя соблазняюще или нарушает сексуальные границы по отношению к сыну, развивается интроект «плохого инцестуозного ребенка», как мы видели выше. Можно представить, что ребенок расщепляет образ матери на две части: асексуальную и безупречную «грустную непорочную мадонну» и «плохой объект» в виде «плохой, блудливой матери». Последняя (то есть «плохая, блудливая мать») полностью отщепляется вместе с сексуальными импульсами самого ребенка («плохой инцестуозный ребенок»), запрещается и оттесняется на периферию личности, откуда она, как «преследующий объект» (по М. Кляйн), продолжает угрожать «хорошему объекту» и той части собственного Я, которая с ним идентифицируется. При определенных обстоятельствах возможно, что образ «плохой, блудливой матери» вместе с «плохим инцестуозным ребенком» перестают вытесняться и проецируются на женщин или девочек, которые доступны для этой проекции. Изнасилование или нападение должно рассматриваться в таком случае как «вымещение»[17] матери на другую женщину одновременно с отыгрыванием образа «плохого инцестуозного ребенка». К сожалению, мало что известно о триггерах, которые предшествуют изнасилованию и нападению. Однако обоснованное сомнение заключается в том, что эти триггеры разыгрываются в отношениях с родителями, особенно с матерью, и состоят преимущественно из конфликтов вокруг автономии ребенка (например, «Ты просто делаешь то, что хочешь, тебя даже не волнует собственная мать!»). Если это так, следует предположить, что агрессивность «плохого автономного Я» и страх в самом деле навредить матери возрастают настолько, что агрессивное напряжение адресуется «плохому инцестуозному ребенку» и «плохой, блудливой матери». По мере отыгрывания этих интроектов нарастание агрессии по отношению к матери отводится и нейтрализуется.

Когда мальчик воспринимает мать как сильную и доминирующую, а отца как слабого и покорного матери, возникают серьезные проблемы с преэдипальной триангуляцией.

Из-за отсутствия у него собственной автономии отец не может оказывать детоксицирующего влияния на «плохое автономное Я» ребенка. Часто результатом этого является то, что ребенок остается до крайней степени связанным с матерью. «Плохое автономное Я» принимает такие угрожающие размеры, что может существовать только в полностью отщепленной форме. Это «плохое автономное Я» иногда проецируется на других детей, по отношению к которым ребенок тогда искренне ведет себя так, как если бы он был «справедливо обиженной матерью» (нарциссическая идентификация с собственной матерью). В результате ребенок оказывается изолированным от своей группы сверстников, отрезая тем самым для себя этот путь отступления. Под влиянием полового созревания развивается образ «плохого инцестуозного ребенка», который в этом случае никак не может быть побежден или детоксицирован отцом. В соответствии с предрасположенностью ребенка он может выбрать следующие решения.

а) Расщепление образа матери на десексуализированную и идеализированную «непорочную мадонну» и «инцестуозную, соблазнительную, блудливую мать». «Плохое инцестуозное Я» и «плохое автономное Я» ребенка объединяются в один «плохой объект», который крайне угрожает образу асексуальной и идеализированной «непорочной мадонны» и поэтому должен быть отщеплен. (Этот «плохой объект» может быть аналогом того, что Фэйрберн называет «возбуждающим объектом».) Насильники женщин и девочек могут проективно идентифицировать жертву с этим «плохим объектом», который содержит элементы «плохого автономного Я», «блудливой матери» и «плохого инцестуозного ребенка». Вероятно, в этих случаях преступник отождествляет себя со своей «требовательной, насилующей» матерью. Чтобы понять это, мы должны поставить себя в положение мальчика, мать которого действует с враждебностью и ревностью ко всем девушкам, которые встречаются или встретятся на его пути. В глазах мальчика каждая девочка становится corpus delicti[18], которое, с точки зрения матери, угрожает их симбиотическим отношениям. Таким образом, девочки в этом возрасте становятся как бы «крючком», на который можно повесить неполноценное (и «виновное») «плохое автономное Я» мальчика. Эту проекцию «плохого инцестуозного ребенка» на жертву можно проследить в одинаковых отговорках преступников о том, что девочка якобы «сама просила об этом». Это не просто отговорка, а то, во что преступник всецело верит. Это также «нарциссическая» идентификация с «требовательной, насилующей матерью», которая под давлением обстоятельств заставляет злоумышленника притворяться раскаявшимся, но не чувствовать этого на самом деле. (Сравните это с инцестуозным родителем, который в ответ на протест ребенка против нарушения его сексуальных границ говорит: «Как ты смеешь обвинять в подобных вещах свою мать(отца)!»)

б) Детоксикация и десексуализация «плохого инцестуозного ребенка», поскольку мальчик отождествляет себя с «матерью, тоскующей по ребенку» и в своей фантазии, предлагает себя в качестве сексуального объекта отцу. Таким удивительным образом ребенок пытается стать «лучшей женой для отца, чем мать», и одновременно обеспечивает реабилитацию образа «слабого отца», позиционируя его как «хорошего мужа для матери». Таким образом, мальчик дистанцируется от своей сексуальной идентичности, но освобождает творческую часть сексуальной энергии, которая была заключена внутри «плохого инцестуозного ребенка» и не могла быть раскрыта из-за ее сексуально-инцестуозных коннотаций. Ситуация резко меняется, однако, как только отец плохо себя ведет, резко превращаясь в «плохой объект» в глазах ребенка. Фантазийное идеальное решение больше неприменимо. Вместо него мальчик выбирает следующее решение.