Сексуальная жизнь наших предков - [44]

– Я смотрю, ты тоже неплохо изучила историю этой семьи и этого края, – голос Лео звучал скорее восхищённо, нежели иронично.

– Не знаю только, был ли ребёнок настолько рыжим, – заметила Ада. – У его матери волосы каштановые, а отец, судя по алтарю, брюнет, как и большинство Ферреллов. Похож на тебя, Чечилия, – пожалуй, мог бы сойти за твоего сына.

– Увидев надпись, я аж подскочила, – продолжала девушка, не обращая внимания на намёк. –Надеялась, конечно, найти подпись мастера. Впрочем, имя «Диего» тоже важно. Но есть одна вещь, которой я не понимаю. Посмотрите на края: похоже, это следы топора, причём давние. Возможно, на портрете тогда ещё даже краска не высохла. Но зачем кому-то его рубить? Я жду результатов исследования: может, найдутся другие части того же большого образа с аналогичными следами.

– Ответ очевиден: человек хотел построить курятник, – пожала плечами Ада. – Тот, кто это сделал, не знал о ценности этой дощечки.

– А я думаю, что это было сделано гораздо раньше, не в утилитарных целях и, как мне кажется, с намерением испортить...

– У тебя слишком буйная фантазия, – к Лео вернулся его сарказм. – Поживём – увидим.

– И что ты будешь делать дальше? – поинтересовалась Ада. – Тебе же не разрешали её чистить. Что скажешь в министерстве?

– Скажу, что в таком виде её и нашла. Краску мог счистить кто угодно: она же была на улице, какой-нибудь любопытный прохожий мог увидеть под зелёным слоем что-то блестящее и расчистить кусочек, надеясь, что это золото. А потом бросить, поняв, что обнаружил только дерево. Какой-то невежда, не разбирающийся в живописи, откуда мне знать?

– Можешь оставить себе и никому не отдавать.

– Лео, ты что, с ума сошёл? Так нельзя! И это ты, архивариус по профессии, мне говоришь? Мне тогда придётся вечно её прятать, никому не показывая. Я же, напротив, думаю, что надпись «Diego filius» поможет нам узнать имя мастера.

Она аккуратно завернула дощечку в алтарный покров и убрала обратно в шкаф.

В деревне их ждал обед у Кампизи, родителей Лео: те были рады после стольких лет снова увидеть Аду и поболтать о жителях Ордале – как давно умерших, так и вполне живых.

Вернувшись в Донору, Ада бросилась рассказывать дяде Тану о фантастических предположениях Чечилии. Старика повеселила гипотеза о влюблённом художнике:

– Вполне логично, что имея под рукой такую красавицу, грех не использовать её в качестве модели. Думаю, она была польщена. А уж был художник влюблён или нет, нам уже никогда не узнать. И потом, в те времена любого, кто попытался бы приударить за женой местного синьора, в два счета отпинали бы и вышвырнули из города.

Ада согласно кивнула. Но прогнать мысли о профессоре Палевском и его шаманских бреднях ей никак не удавалось. Как ни старалась она рассматривать портреты Химены с иронической отстранённостью, многие образы глубоко поразили её, заставив задуматься о течении времени и о том, какими запомнят нас потомки, те, кто продолжит наш род. Но портреты не давали ответа.

21

Вживаясь в роль хозяйки дома, пусть даже сама она ночевала под другой крышей, каждое второе воскресенье Лауретта, следуя традиции, заложенной ещё бабушкой Адой, собирала всех Бертран-Ферреллов, какие только на тот момент были в городе, за обедом на «Вилле Гранде». Правда, в июле она пропустила пару недель, как из-за дядиной болезни, так и из-за приезда Джулиано, с которым тётки Санча и Консуэло встречаться отказывались – по крайней мере, до тех пор, пока они с Адой не поженятся. И, по возможности, в церкви.

Но раз уж Джулиано уехал, пришло время очередного воскресного приёма. Кое-кто из племянников уже отправился в отпуск, а Джулио Артузи вообще появлялся редко, поскольку был не в ладах со своими сводными сёстрами Дессарт. Так что вокруг большого обеденного стола собралось всего шестнадцать человек, по большей части женщин. Из всех детей Гаддо Бертрана в живых, помимо хозяина, оставались только его сестры (точнее, сводные сестры) Санча и Консуэло. Второе поколение представляли Лауретта (разумеется), Ада, Грация, Витторио и Умберта Аликандиа (последняя недавно вышла замуж и теперь была беременна), а также дочери Консуэло («от второй кровати», как с некоторым презрением отзывалась о них Армеллина), сестры-близнецы Мариза и Мирелла Дессарт со своим младшим братом Гаддо-Андреа. Практически все правнуки уехали на море, не считая детей Лауретты, Ады-Марии и Якопо, чья мать постаралась устроиться как можно ближе к дяде Тану, будучи уверенной (или по крайней мере надеясь), что он считает её своей любимицей, и младшей дочери Грации, Джиневры, задержавшейся в Доноре из-за выпускных экзаменов. Были также доктор Креспи и его жена Клементина, которые по воле Танкреди уже двадцать лет считались членами семьи.

Армеллина, за обедом обычно садившаяся за стол вместе с дядей Таном и всеми, кто гостил на вилле, в таких случаях удалялась в кухню. И не потому, что она не нравилась присутствующим, ни в коем случае! Она просто не выносила снобизма и высокомерного тона Санчи и Консуэло, в свои девяносто с лишним лет считая, что сидеть рядом с ними и передавать им соль, – слишком серьёзное для неё испытание.