Сексуальная жизнь наших предков - [42]

– Во всяком случае, так говорила моя бабушка, а она была чистокровной Феррелл.

– Отлично, тогда тебя заинтересует то, что я обнаружила за последние несколько дней. Должна сказать, у «мастера из Ордале» был серьёзный интерес к Химене, почти одержимость.

– Ты имеешь в виду, он был в неё влюблён? – скептически переспросил Лео.

– Ну, можно и так сказать...

– Да брось! Как сейчас можно это узнать? – воскликнула Ада, которую насмешило столь романтическое предположение.

– Так ведь он непрерывно её рисовал, все женские образы написаны с неё!

– Ты уверена? Я знаю только один её портрет – на алтаре. Она, кстати, была донатором – той, кто вместе с мужем пригласил художника в Ордале, а потом оплатил его работу.

– А тебе не приходило в голову повнимательнее взглянуть на другие росписи? Пойдём!

Они прошли за девушкой в глубину нефа. Многое фрагменты, на которые указывала Чечилия – в боковых капеллах, в темных углах у входа – терялись в сумраке. Ада и Лео знали собор с детства, частенько сюда заходили (она во время каникул, его, выросшего по соседству, здесь крестили и причащали) и, скорее всего, именно поэтому никогда не уделяли особого внимания росписям. Возможно, когда-то их и интересовали сюжеты, истории, которые могла рассказать каждая их них, но лиц персонажей они точно ни разу пристально не рассматривали.

И только сейчас, руководствуясь указаниями Чечилии Маино, Ада сразу же безошибочно узнала в тщательно прорисованной «Мадонне Млекопитательнице» Химену Феррелл: её овал лица, полные губы, миндалевидные глаза с тяжёлыми веками... Два ангела держали над ней отрез дорогого штофа, напоминавший театральный занавес, расстёгнутое платье обнажало гордо выставленную правую грудь, высокую и плотную, а младенец вместо того, чтобы припасть к ней, свешивался с рук и протягивал одному из ангелов горсть вишен.

– Чистейшей воды маньеризм, – убеждённо бросила Чечилия.

Ада же вдруг с изумлением ощутила, как её перед этим образом охватывает острейшее чувство стыда: в то время Химена была хозяйкой всего этого края, замужней дамой и матерью пятерых детей. Эта обнажённая грудь юной девушки, успокаивала она себя, была, вероятно, плодом воображения художника, который, конечно же, никогда в жизни не видел настоящей груди. Но разве мог дон Гарсия не знать, что жители окрестных деревень восхищённо разглядывают этот портрет, считая, что перед ними его жена? И что сказала бы на это бабушка Ада?

Всего пара шагов – и снова лицо Химены, на этот раз у крестильной купели. Волосы закручены в пучок и частично прикрыты тюрбаном – это образ святой Чечилии у органа, обрамлённый пальмовыми ветвями.

Дальше – больше: на доске под куполом в виде святой Урсулы, сходящей с корабля во главе процессии из одиннадцати тысяч девственниц, в другом месте – в образе святой Екатерины Александрийской, образованной девы, всегда изображаемой с длинным гусиным пером и свитками пергамента.

В голове Ады сразу вспыхнул образ: ей лет пять, может шесть. Вместе с Лауреттой и кузинами они на вечерней заре водят хоровод на церковной площади, распевая: «Святая Катерина, ты дочка короля, ля-ля-ля, ты дочка короля». Далее следовали партия самой мученицы и эмоциональная сцена обезглавливания: «Отец её был в ярости, убил её мечом», – пели девочки, пока одна из них показывала, как поднимает меч, а затем опускает его на шею водящей. Та, закатив глаза, корчится на земле (матери и бабушки, позвав дочерей к ужину, вечно ругались из-за перепачканных платьев).

Но ни сама Ада, ни её кузины никогда не связывали отважную мученицу, образец для подражания всех бунтарок («Убей меня, отец мой, но я не отрекусь»), с портретом темперой в прохладном сумраке церкви и даже представить себе не могли, что это задумчивое лицо могло принадлежать их дальней родственнице.

– Согласен, модель везде одна и та же, – признался наконец Лео. – Но как из этого можно сделать вывод, что художник был в неё влюблён? Может, он просто хотел возвеличить жену своего покровителя?

– Пока ты не представишь мне письменные доказательства обратного, – стояла на своём Чечилия, – я буду верить в любовь. Когда художник сосредотачивается на одной модели, за этим всегда стоят чувства: вспомните хотя бы Филиппо Липпи и все эти портреты Лукреции Бути.

Ада усмехнулась: она мало что смыслила в истории искусства, но рассказ о художнике-расстриге, уговорившем юную монашку с тонкими чертами лица бежать из флорентийского монастыря, знала ещё со школьной скамьи.

– Мне кажется, Химена Феррелл ни за что не отказалась бы от дома и целого выводка детей (одиннадцати, если не ошибаюсь) ради приезжего живописца.

– А я и не говорю, что она изменяла мужу, – огрызнулась Чечилия.

– Тем более что дети этому не помеха, – улыбнулся Лео, словно пытаясь защитить невесту. – Род Ферреллов никогда не славился образцовыми матерями. Скольких детей бросила эта авантюристка Клара Евгения, сбежав с бандитами? Пятерых, шестерых?

– Да ты, похоже, знаешь историю моей семьи лучше меня, – расхохоталась Ада. – Но все же, будучи архивариусом, ты должен больше полагаться на документы. Покажешь мне пергамент, где рассказывается о страсти между таинственным художником и знатной дамой из Ордале – буду только гордиться.