— Служим трудовому народу! — в восторге кричат мальчишки.
А как-то перед игрой, на манер комиссара Лепёшкина, Нюта среди ребят проводила политбеседу. Рассказала о положении дел на фронтах. О Колчаке, о Деникине. Об англичанах и американцах, что лезут к нам, на Советский Север.
— И этим, смотри, не сидится дома, — повторила слова Лепёшкина. — Да только нет такой силы, чтобы скинуть Советскую власть.
— Верно! — кричат ребята.
Потом рассказала о партии и растолковала, что такое есть РКП. И опять повторяла слова Лепёшкина:
— Партия — это не просто толпа людей. Это есть боевой отряд. Цвет трудового класса.
И снова ребята кричали «верно!».
А в самом конце Нюта рассказала о своей поездке в Москву и о встрече с товарищем Лениным.
— Ленин мне руку вот эту пожал, — показывала она на свою ладошку. — И всё обращался: «товарищ Нюта».
Никто такому, конечно, не верит, а всё-таки слушают — здорово врёт девчонка!
ОТЕЦ КАПИТОЛИЙ
Не заметили мужики и бабы, как в Ромашках морские пошли слова. Оказались они переимчивы и даже очень и очень прилипчивы. Конечно, всё от ребят пошло.
Не говорят теперь в Ромашках о лестнице — «лестница», а обязательно скажут «трап». Бревно над колодцем теперь зовётся «брашпиль»[24]. Кладки, с которых бабы в луге стирают бельё, называются пирсом[25].
Редкий мужик теперь скажет, как раньше:
— Марья, подай армяк.
А скажет:
— Подай бушлат.
Не скажут: держи уздечку, а по-морскому:
— Держи бакштов[26].
Даже сам батюшка Капитолий и тот морскими словами теперь заражён. Ризу свою называет робой, звонницу — марсом[27], колокол — рындой.
А главное в том, что слово «братишки» к нему, как репей, пристало. Не прихожане теперь у него богомольцы, а только «братишки».
— Ну, братишки, помянем усопших.
— Братишки, господу богу дружно помолимся.
Он даже бога как-то назвал братишкой. Да, правда, тут же опомнился.
И вот то ли от скуки, то ли от зависти вдруг взбрела ему мысль и себе раздобыть тельняшку. Стал обхаживать Митю. Митя отдал. Надевал её отец Капитолий важно под рясу. В тельняшке рыбу ходил удить.
Отец Капитолий прожил в Ромашках немало лет. Он и в эти бурные годы здесь усидел.
Раньше служил:
«Долгие лета царю-императору…»
Потом, когда скинули вдруг царя и правительство стало Временным, пел эти же самые «долгие лета» правительству Временному. А теперь так же исправно пел про Советскую власть.
Поп любил горькую, любил приношения. Был он не то чтобы очень в селе почитаем, а всё же терпим крестьянами.
ВЕРСТА
Сдружились Нюта и Ромка. Как случилось, сами того не заметили. То ли имена их друг другу понравились. То ли просто стояли их дома по соседству, и поэтому чаще виделись. А может, другие какие причины.
Только чувствует Нюта, что ей без Ромки как бы и скучно. И Ромка то же самое чувствует.
Встанет Нюта утром, а Ромка уже на улице. Крутится у ворот, дожидается. Стала Нюта подниматься ещё чуть пораньше. Заметил Ромка такое, сам ещё раньше является.
Нравится это Нюте.
Ромка Нюту водил по графскому имению, всё показал, про всё рассказал. Ромка Нюту катал на Арапчике и сам за уздечку коня держал. Ромка сунул Нюте в карман карамельку — ту, что из ближайшего города Ямбурга Ромке отец привёз.
А как-то Ромка и Нюта ходили на берег Луги. Да не сюда, не к краю села, а с версту отошли по течению.
Были первые числа мая. Остановились они на лугу. Ромка смотрит на Нюту. Нюта смотрит на Ромку.
Стоят и молчат.
Потом Ромка решил искупаться. Он и Нюте сказал:
— Смелей.
Нюта смутилась. Что же ответить? Нюта плавать совсем не умеет. Засмеёт её Ромка. Пиши пропала слава твоя морская, весь твой балтийский авторитет.
— Я плавать в реке не обучена. Мне бы море… — схитрила девчонка.
Понял, конечно, Ромка, в чём дело. Не такой уж дурак. Да вида, однако, не подал. Не стыдил, не смеялся над Нютой, а просто сказал:
— Да ты не смущайся. Я враз научу.
Ромка сажёнками плавать умеет. Ромка нырять мастак.
— Ты, главное, Нюта, не трусь, — наставляет мальчик. — Вот так. Вот так. А говоришь, что в реке не умеешь плавать!
Говорит такое Ромка, конечно, для вида. Нюта пока как топор на воде. А всё же слышать от Ромки такое приятно. Всё смелее она, смелее. Глядишь потихоньку пошло.
Потом Ромка прыгал по берегу. То на одной ноге, то на другой. Из ушей вытряхивал воду. И Нюта тоже прыгала. И оба они смеялись.
Потом, взявшись за руки, дети помчались домой. В лицо дул ветер. Смеялось солнце. Шептались травы. И было бежать не трудно, а как-то совсем легко. Было забавно. Забавно и весело. И только стучало сердце.
Затем Ромка остановился. Пошли они шагом. Всё тише и тише. И Нюте вдруг стало жалко, что вот и кончается эта верста, а с нею и этот день. И Ромке, видимо, стало жалко. Неожиданно он повернул назад. Нюта не заупрямилась. И снова они пошли к реке, к тому же самому месту.
А потом и ещё и ещё раз. А потом… Нюта сбилась потом со счёта.
КОММУНА
Коммуна в Ромашках была неокрепшая. В чём-то коммуна, а в чём-то пока и нет.
Ещё тогда, когда решался вопрос о её создании, голоса разделились. Все Задорновы были «за». Присоединились к ним лишь Вировы и Горемыка. Не все крестьяне вступили тогда в коммуну.
Потом, когда решали, что обобществлять, опять голоса распались. Тут даже среди самих Задорновых не было полного лада. Одни считали, что общим надобно сделать всё: и плуги, и бороны, и коров, и овец, и кур. Другие, чтобы кур оставить. Из-за кур-то и вышел спор. После немалых криков птицу всё же не тронули.
