Секретная почта - [32]
И вот мой лучший друг Криступас, сражаясь против беспорядка, в один прекрасный день впутал меня в неприятнейшую историю.
В тот ненастный вечер я работал во второй смене. Монтер вышел покурить. Я один-одинешенек. Посвистываю и вожусь — чищу керосином разобранный статор. Вдруг вбегает Криступас:
— Брось всё — и за мной!
— Что случилось?
— Сам увидишь!.. — Криступас бежал, только брызги из луж летели во все стороны.
Обогнув цех покрытий, котельную, мы очутились у склада. Под освещенным окном стоял грузовик. Прислонившись к кузову, кривоногий шофер курил и чего-то ждал.
— Вот! — воскликнул Криступас. — У него наряд на жесть! А под низом — ящики с гвоздями.
Отвисшая губа шофера опустилась еще ниже. Он швырнул окурок, тупо уставился на нас, будто его кто колом по башке огрел.
— Ах ты, курица облезлая! — крикнул Криступас, забираясь в кузов. — Альгис, смотри — гвозди! Будешь свидетелем! Я давно за ним приглядываю. Поймал наконец!..
Шофер сунул руки в карман и пробурчал сдавленным голосом:
— В сумасшедший дом вас надо…
Криступас злобно рассмеялся, спрыгнул с машины и приказал мне:
— Не отходи ни на шаг. Сейчас найду начальника охраны. А ты и не пытайся уезжать! — пригрозил он шоферу. — Никуда не денешься. И в пекле найду!
И мигом исчез во тьме.
Шофер словно проснулся. В руке у него блеснул французский ключ. Глаза засверкали, как у волка. Сейчас ударит! Я отскочил.
— Не смей! — и оглянулся: что бы мне схватить.
Но колченогий передумал. Прыгнул в кабину. Рванул руль. Загудел стартер.
Забыв всякую осторожность, я тоже бросился к кабине:
— Ни с места! Ворюга!
Я был готов ответить на удар ударом, хотя и не знал, удастся ли справиться с таким ловким коротышкой.
Шофер трясся как в лихорадке. Вдруг нагнулся совсем близко к моему лицу. Я думал — плюнет мне сейчас в глаза.
— Отойди! — сипел кривоногий… — Не меня… Дядю родного за руку схватил! Понимаешь, — дядю!
Я отпустил дверцу. Машина помчалась через двор.
Раздались крики:
— Стой! Держи! Закрывай ворота! Не пропускай!
Подоспели Криступас и еще несколько человек.
От ветра стучали доски забора, гнулись старые высокие клены. К моему лицу прилип мокрый лист. Я со злостью смахнул его. Было ужасно неприятно — будто я упал в помойку…
В этот вечер я крался в дядину квартиру, как кошка. Рассчитывал, что все уже легли, мне удастся прошмыгнуть в каморку, забрать пожитки и уйти. Но тетушка читала потрепанный роман. Радио разносило жалобы скрипки. Ужин для меня стоял на столе. Я тихо примостился на краешке стула, не чувствуя ни малейшего аппетита. Тетушка затараторила: им дали участок в самом лучшем районе, будут строить дом, сегодня она говорила с архитектором, тот обещал самый лучший проект…
У дверей позвонили. Я почувствовал озноб. Вошел дядя. Я уткнулся в тарелку с простоквашей.
Тетушка нежно заворковала мужу:
— Ты сегодня так рано убежал… Не успела тебе даже сон рассказать! Так интересно: мне приснились корова и свинья. Корову, кажется, зарезали, и ты влез в ее шкуру… А я шла мимо, и у двери хрюкала свинья…
— Вот эта свинья! — завопил дядюшка, показывая на меня. — Вон из моего дома!
От его крика закачалась люстра. Я бросился в каморку и наскочил на Эльжбету, которая за дверью подслушивала семейные тайны. Кажется, поставил ей немалую шишку на лбу.
— Свои же всегда и предают! — причитал дядя, мечась по комнате как подстреленный зверь.
— Давно я барыне говорила! Зачем только этого поганца на порог пустили, — прикладывая ко лбу мокрую тряпку, бубнила Эльжбета.
Все мое добро поместилось под мышкой. Как-то не верилось, что дядя на дорожку не даст мне тумака.
Когда я уже выскользнул за дверь, он словно очухался.
— Оставайся ночевать! — снова рявкнул он. — Может, чего еще придумаем! Возьмешь назад свои показания…
Я засвистел какую-то «джазовую гармонию». Пусть знают, что я кое-чему у них научился. Перескакивая сразу через две-три ступеньки, я спускался вниз.
Не терпелось примчаться к Криступасу. Там под сводчатым потолком, верно, найдется местечко и для меня.
КИЛОМЕТРОВЫЙ СТОЛБ «147»
Много дней, а иногда ночей провожу я за рулем, устремив взгляд на ленту шоссе. Мои ноги редко шагают по земле, и жизнь идет на резиновых колесах. Вдоль и поперек изъездил я Литву. Все километровые столбы мне хорошо знакомы. Когда рядом нет пассажира и мне скучно, я говорю с дорожными знаками.
Припоминаю столбы, мимо которых вскоре после войны, болезненно покряхтывая, проносилась моя старая трофейная таратайка. Будто издеваясь надо мной, она обычно испускала свой последний вздох в осеннее ненастье или когда пальцы начинал пощипывать мороз. Не было случая, чтобы она портилась, когда я проезжал мимо колхозных девушек, теребящих лен, или около прозрачной речушки, или возле сельской избы-читальни, новый пол которой из еловых досок звенел как хрусталь от веселого топота.
Всегда карбюратор выходил из строя, покрышка лопалась, ремень вентилятора рвался в какой-нибудь непролазной дыре — на болоте возле перелеска, в сумерки, вдали от человеческого жилья… Я был молодой парень и с лица ничего, и ревнивая старушка, по-видимому, мстила мне, уводя подальше от людей и их общества.
