Секретарь - [23]

– Так вы побежали вперед через дорогу, а мама бросилась за вами?

Она ждала, когда я заполню паузу. И я подчинилась.

– Да.

– Кошмар какой. Ужасно для вас – носить в себе такое чувство вины. Я же вижу, оно до сих пор с вами. – Она нахмурила лоб, склонила голову набок – выдала все внешние признаки сочувствия. – Но вы же были ребенком, Кристина. Напрасно вы себя вините. – Она обернулась к зеркалу. – Боже, вид у меня ужасный, – сказала она.

– Извините, что я расплакалась, Мина. Я об этом никогда не говорила.

– Правда?

Надувая щеки, она нанесла на них румяна.

– И даже с вашим отцом?

– Нет, ни разу.

– Печально. Вам было бы полезно услышать, что вы не виноваты – или хотя бы что он не винит вас в ее смерти. Видимо, поэтому груз оказался настолько тяжким. Вам хотелось бы знать, что отец простил вас. – Она грустно улыбнулась мне в зеркале. – Не тревожьтесь так, Кристина. Вы не упали в моих глазах. Вы же были совсем ребенком. И потом, это наш секрет. Я растрогана тем, что вы доверили его мне. Итак… вы захватите с собой поднос, когда пойдете вниз?

16

Я надеялась, что церемония памяти лорда Эплтона отчасти восстановит его репутацию, чтобы люди помнили, каким он был, а не каким стал. Возможно, я пыталась искупить вину за роль, которую сыграла в его отставке. В тот вечер в Собрание Уоллеса я шла с тяжестью на душе, однако ее несколько смягчила пустяковая добрая услуга, оказанная мною по пути. Кто-то обронил перчатку, и я нашла ее хозяина. Благодарность незнакомца – теплая улыбка, сердечное «спасибо» – окатили меня настолько приятной волной, что к приходу в Собрание мне полегчало.

Мне хотелось, чтобы лицо лорда Эплтона было первым, что увидят приглашенные, поэтому я распорядилась, чтобы слайды с его фотографий, сделанных в расцвете лет, проецировали на заднюю стену зала. Когда вошла Мина, я наблюдала за ней в ожидании если не слез, то хотя бы мимолетного выражения нежности на лице. Но на нем был написан лишь вызов.

Пока собирались приглашенные, я взяла бокал красного вина, поднялась по лестнице и оглядела зал сверху. И невольно восхитилась плодами своих трудов: Моцарт в исполнении струнного квартета, роскошные композиции из цветов, элегантные канапе на серебряных подносах. Здесь, в стороне от толпы, мне было комфортнее, и я задумалась: неужели и Дженни Хэддоу чувствует себя среди гостей не в своей тарелке? Недавно я заметила, как она, в элегантном зеленом шелковом платье, одиноко стояла, наблюдая за происходящим словно из-за кулис. Мы здесь ни рыба ни мясо – личные помощники, не совсем родня, не вполне друзья.

Поискав в толпе Мину, я заметила ее прямо подо мной, беседующей с председателем совета директоров гигантской конкурирующей сети супермаркетов, одним из тех людей, которых она предпочла бы не звать, но, взвесив все за и против, все-таки пригласила. Этого человека Мина презирала, и я сразу поняла, что он ей осточертел, хоть и не подозревал об этом. Все признаки были налицо, если знать, как их истолковать. Ее подмывало улизнуть, я увидела, как она по-кошачьи прищурила глаза, улыбнулась, потом коснулась его рукава – легонько задела ладонью – и удалилась плавной походкой танцовщицы. Мина пробиралась сквозь толпу, пока не очутилась в объятиях жены премьер-министра. Они расцеловались, и, кажется, жена премьера еще раз извинилась за отсутствие своего мужа. Мина же искусно скрыла разочарование. Ни к чему внушать чувство вины тем, кто влиятельнее вас, – это она хорошо понимала. Им свойственно рано или поздно выплескивать накопившееся раздражение на тех, из-за кого оно возникло. Или, хуже того, дистанцироваться от них.

Когда пришло время произносить речи, я увидела, как Мина вышла вперед. Она открыла рот, чтобы заговорить, и я тоже – мои губы в точности повторяли движения ее губ. Я знала эту речь наизусть, и хотя далеко не все слова в ней были моими, я вставила в нее несколько любимых выражений отца Мины – тех самых, которые она терпеть не могла при его жизни, а теперь, когда его не стало, так выразительно произносила.

– Мой отец гордился своей работой в сфере, которую он называл торговлей. Для него это была торговля, а не бизнес, и я благодарна ему за то, что он научил меня высоко ценить разницу.

Он свято верил в идеалы философа и революционера Томаса Пейна[3], говорил о вселенской гармонии применительно к фермеру, который продает выращенную им пшеницу, и коммерсанту, который ее покупает. Он был бизнесменом, наделенным совестью и уверенным, что прибыль не следует получать за чужой счет. Эту веру он прививал мне с малых лет, и нынешняя компания «Эплтон» следует ей, сделав ее основой своей этики.

Чуть позже я вернулась в большой зал, чтобы отыскать Дженни Хэддоу, прежде чем она уйдет. Я застала ее прощающейся с незнакомым мне мужчиной и ждала неподалеку, пока он не отошел.

– Дженни, привет.

– Кристина! – Кажется, она мне обрадовалась.

– Я только хотела поблагодарить вас за помощь со списком приглашенных.

По списку я пробежалась вместе с Дженни, она кое-что подсказала мне.

– О, не за что. Я была рада помочь.

Я спросила, с кем она только что разговаривала.