Секрет Черчилля - [63]

Перед ним вставал и другой вопрос: какое положение сложится «через два года», когда американские и британские армии «растают» и Соединенные Штаты и Англия будут располагать лишь «горсткой дивизий», тогда как Советский Союз будет «волен решать», если он захочет сохранить 200–300 дивизий. И чтобы заставить президента Соединенных Штатов задуматься, Черчилль рисует апокалипсическую картину положения в Европе на следующий день после победы:

«Над их передним краем [передним краем русских] опускается железный занавес. Мы не знаем, что происходит за ним. Более чем вероятно, что все районы восточнее линии Любек — Триест — Корфу будут вскоре полностью в их руках». К этому он прибавляет «огромную территорию» советской зоны оккупации, в настоящее время занятую американскими и британскими войсками, которая должна быть уступлена русским в силу соглашений, заключенных со Сталиным во время войны. «И затем железный занавес снова опустится очень низко, возможно до самой земли».

И вот, в то время как внимание американского и британского народов будет «поглощено тем, какую кару должна понести Германия», «русские смогут свободно продвигаться», если им будет угодно, «до самых берегов Северного моря и Атлантического океана».

По всем этим причинам было жизненно важно «сейчас достичь взаимопонимания с русскими или выяснить отношения» с ними. «Сейчас» означало: «до того как англо-американцы роковым образом ослабят свои армии» или «уйдут из советской зоны оккупации». И для того чтобы всего этого добиться, было бы достаточно одной встречи со Сталиным.

Следует заметить, что Черчилль испытывал «беспокойство» отнюдь не перед «советской угрозой», но, скорее, перед исчезновением военной мощи Соединенных Штатов, без которой было бы невозможно проводить агрессивную политику, направленную на то, чтобы полностью изменить совершенно невыгодное для западных держав, с точки зрения Черчилля, положение, возникшее в результате победы союзников. Беспокойство Черчилля усиливалось еще и потому, что американцы не верили в «советскую угрозу», поскольку они собирались покинуть Европу.

Англо-американские разногласия

К этому патетическому призыву оказать сопротивление не могли, как полагал Черчилль, не прислушаться в Вашингтоне. Последние послания, как он надеялся, склонили президента к его мнению. Послание Черчилля от 11 мая 1945 года было уже довольно оптимистическим на этот счет.

«Я радуюсь, — писал Черчилль, — что Вы сейчас настроены строго придерживаться нашего правильного толкования ялтинских соглашений и твердо стоять на нашей нынешней, уже широко известной позиции по всем спорным вопросам». «Позвольте мне добавить, — заканчивал Черчилль, — что послания, которыми мы обмениваемся в течение месяца, породили у меня чувство глубокого доверия».

Между тем оптимизм британского премьер-министра относительно того, как развертывается дело с новой конференцией «тройки», был неоправданным. По обе стороны Атлантики его рассматривали с разных точек зрения. Начать хотя бы с того, что Черчилль, как мы видели, придавал большое значение встрече с Трумэном в Лондоне, до конференции! Он считал ее настолько важной, что готов был даже отправиться в Вашингтон, несомненно, чтобы не упустить возможности предварительной англо-американской встречи наедине. Надо было показать Сталину, что существует единый англо-американский фронт. Тогда позиция британского премьер-министра на конференции имела бы иное значение.

Трумэн на это не поддался, он проявил даже большую склонность сначала встретиться со Сталиным. Он предполагал вести дискуссии на конференции в ином духе. Еще раньше, когда конференция не предусматривалась, он намеревался обменяться мнениями со Сталиным и Черчиллем относительно положения, сложившегося непосредственно после немецкой капитуляции и после смерти Рузвельта. Именно с этой целью он хотел послать Гопкинса и Дэвиса с особыми миссиями в Москву и в Лондон.

Инструкции, данные президентом каждому из них, весьма отличались друг от друга по характеру. Гопкинс, которого Трумэн принял 19 мая, должен был прежде всего заверить Сталина, что Соединенные Штаты будут придерживаться политики, намеченной президентом Рузвельтом, и что он прибыл в Москву для обсуждения с маршалом вопросов, интересующих Соединенные Штаты и Советский Союз. Кроме того, Гопкинс должен был передать Сталину, что президент желает «заложить основы полного взаимопонимания с советским правительством» и что правительство Соединенных Штатов «никогда» не подпишет «соглашения», из которого был бы исключен Сталин[102]. На следующий день, 20 мая, Трумэн направил Сталину телеграмму, чтобы сообщить ему о предстоящем визите Гопкинса.

«Я уверен, что Вы, так же как и я, понимаете, насколько трудно решать сложные и важные вопросы, которые встают перед нами в результате обмена посланиями. Поэтому, пока не представится возможность для нашей встречи, я посылаю в Москву г-на Гарри Гопкинса с Послом Гарриманом, с тем чтобы они могли обсудить эти вопросы лично с Вами»[103].

Трумэн, совершенно очевидно, желал определить характер американо-советских переговоров, как тех, которые должны были вести его эмиссары со Сталиным, так и тех, которые должны были впоследствии произойти на конференции. Трумэн фактически подчеркнул этот момент во второй телеграмме, которую он послал Сталину на следующий день. Он уточнял, что Гопкинс прибывает, чтобы обсудить со Сталиным «некоторые вопросы, по которым, по-видимому, имеются