Секрет Черчилля - [21]

.

Возвращаясь в Италию, генерал Вольф мог быть удовлетворен лишь наполовину. Он не добился существенных результатов, но, и это было самым главным, переговоры завязались всерьез. Его начальник по фронту генерал Фитингофф-Шель, который в конечном счете также одобрил демарш Вольфа, был «удивлен тем фактом, что дело продвинулось уже так далеко»[21].

21 марта Гарриман направил Молотову ноту, чтобы информировать его об этом «инциденте» (словечко принадлежит адмиралу Леги).

На этот раз реакция Москвы была еще более резкой. 22 марта Молотов направил Гарриману ноту, «открыто ставившую под сомнение искренность Соединенных Штатов»[22]. В ней, в частности, говорилось:

«Таким образом, в Берне в течение двух недель за спиной Советского Союза, несущего на себе основную тяжесть войны против Германии, ведутся переговоры между представителями германского военного командования, с одной стороны, и представителями английского и американского командования — с другой. Советское правительство считает это совершенно недопустимым»[23].

Полемика Рузвельт — Сталин

Рузвельт, без сомнения, чувствовал себя задетым обвинениями Молотова, упрекавшего Соединенные Штаты и Великобританию в ведении переговоров с немцами без ведома Советского Союза. Но он попал в неловкое положение, воспользовавшись тезисами и аргументами своего государственного департамента и Черчилля. Он должен был засвидетельствовать свою добрую волю, только в данном случае он был плохо информирован (и это было не в первый раз), так как он не дал бы втянуть себя в полемику со Сталиным с ложных позиций.

25 марта он направил Сталину личное послание. Как ему представлялось, он уточнял дело и прежде всего должен был убедить Сталина в том, что не было переговоров без ведома русских.

«Я уверен, — писал он, — что в результате недоразумения факты, относящиеся к этому делу, не были изложены Вам правильно». И он брал на себя задачу изложить их правильно. Но факты, которые ему доложили, не соответствовали истине.

Он определенно говорил о «неподтвержденных сведениях», согласно которым «несколько дней тому назад в Швейцарии… некоторые германские офицеры рассматривали возможность осуществления капитуляции германских войск… в Италии». В результате этой информации фельдмаршалу Александеру разрешили просто послать в Швейцарию несколько офицеров своего штаба, чтобы проверить ее достоверность и, если она окажется в достаточной степени надежной, «договориться с любыми компетентными германскими офицерами об организации совещания… с целью обсуждения деталей капитуляции». И «если бы можно было договориться о таком совещании, то присутствие советских представителей, конечно, приветствовалось бы»[24].

Ответ Сталина (29 марта) на послание Рузвельта от 25-го был неопровержимым и затрагивал самую суть вопроса. Сталин ни в коей мере не возражал против переговоров, как таковых.

«Я не только не против, а, наоборот, целиком стою за то, чтобы использовать случаи развала в немецких армиях и ускорить их капитуляцию на том или ином участке фронта, поощрить их в деле открытия фронта союзным войскам».

Для Сталина главная проблема заключалась в отстранении русских от переговоров. «Но я согласен, — подчеркивал Сталин, — на переговоры с врагом по такому делу только в том случае, если эти переговоры не поведут к облегчению положения врага, если будет исключена для немцев возможность маневрировать и использовать эти переговоры для переброски своих войск на другие участки фронта, и прежде всего на советский фронт». «Только в целях создания такой гарантии, — уточнял Сталин, — и было Советским Правительством признано необходимым участие представителей Советского военного командования в таких переговорах с врагом».

«Я не понимаю, — добавлял он, — почему отказано представителям Советского командования в участии в этих переговорах и чем они могли бы помешать представителям союзного командования». Но Сталин это прекрасно понимал. Исключение русских совершенно изменяло смысл переговоров. Немцы имели в виду нечто большее, чем просто капитуляцию на итальянском фронте. Они ставили своей целью капитуляцию на всем западном фронте, которая могла бы привести к разрыву с русскими и заключению сепаратного мира с западными державами. Поэтому они и выдвигали в качестве предварительного условия неучастие русских в переговорах. Иными словами, все дело приобретало таким образом, по существу, политический характер. Отсюда серьезность ситуации.

Сталин обращал на это внимание Рузвельта.

«К Вашему сведению, — писал он, — должен сообщить Вам, что немцы уже использовали переговоры с командованием союзников и успели за этот период перебросить из Северной Италии три дивизии на советский фронт». И добавлял;

«Задача согласованных операций с ударом на немцев с запада, с юга и с востока, провозглашенная на Крымской конференции, состоит в том, чтобы приковать войска противника к месту их нахождения и не дать противнику возможности маневрировать, перебрасывать войска в нужном ему направлении. Эта задача выполняется Советским командованием. Эта задача нарушается фельдмаршалом Александером». В заключение Сталин отмечал: «Это обстоятельство нервирует Советское командование, создает почву для недоверия»