Секрет Черчилля - [23]

.

«Величайшая трагедия»

Итак, эта трагедия была на грани того, чтобы совершиться, но отнюдь не из-за недоверия со стороны русских, а из-за того, что она была вполне реальной. За ссорой по поводу переговоров вырисовывался глубокий кризис «великого союза». Если Рузвельт говорил о «недоразумении», то Черчилль вполне сознательно добивался полного торжества своей политики, направленной на то, чтобы вызвать открытый кризис в отношениях с Советским Союзом.

Получив от Рузвельта копии последних посланий, которыми тот обменялся со Сталиным, Черчилль тотчас же — 5 апреля — направил протест в Вашингтон. Он квалифицировал послание Сталина от 3 апреля как «оскорбительное для чести Соединенных Штатов, а также Великобритании».

«Я полагаю, — заявлял он, подстрекая президента, — что для наших обеих стран крайне важно при этих обстоятельствах оказать решительное и твердое противодействие с тем, чтобы внести ясность и дать им [русским] понять, что есть предел и далее мы не позволим оскорблять себя. Это, я думаю, лучший способ спасти будущее. Если они придут к убеждению, будто мы их боимся и они могут навязывать нам свою волю посредством грубости, то я отчаюсь в наших отношениях с ними в будущем и во многом другом».

Как это ни парадоксально, но в тот же день, 5 апреля, Черчилль направил послание Сталину в поддержку позиции и аргументации Рузвельта, которые, впрочем, были также и его собственными. Заканчивая свое послание, он почти дословно воспроизводил телеграмму Рузвельта Сталину от 5 апреля, в которой президент предостерегал последнего против немцев, словно все это дело было лишь интригой, затеянной врагом.

«Если немцы намеревались посеять недоверие между нами, — писал он, — то они на время достигли этого» [30].

Однако если такое освещение дела Рузвельтом могло представляться в какой-то мере правдоподобным, так как президент был выше всяких подозрений и совершенно искренен, когда упрекал Сталина в том, что проявление недоверия с его стороны наносит ущерб единству союзников, то, что касается британского премьера, все обстояло совершенно иначе. Последний в данном случае выступал в роли сообщника немцев и больше других «сеял недоверие» между русскими и англо-американцами, вся его политика была направлена на открытый разрыв.

В этих условиях не могло быть и речи о «недоразумении». 7 апреля Сталин телеграфировал Рузвельту, чтобы заверить его в том, что он никогда не сомневался в искренности и надежности президента. Однако он с прежней настойчивостью возвращался к фактам. Немцы, как уточнял Сталин, могли бы «без ущерба» для себя снять с восточного фронта, где Красной Армии противостоят 147 германских дивизий, 15–20 дивизий и перебросить их на западный фронт, меж тем как вермахт оказывает армиям западных держав лишь теоретическое сопротивление.

В совершенно ином тоне было написано послание Сталина Черчиллю, отправленное в тот же день, в ответ на послание премьера от 5 апреля. Ни он сам, ни Молотов, писал он, не хотели «чернить» кого-либо. «Дело не в желании «чернить», а в том, что у нас выявились тут разные точки зрения по вопросу об обязанностях и правах союзника»[31].

11 апреля Черчилль напомнил Рузвельту о своем послании, отправленном 5 апреля, с целью побудить его проявить твердость. «Прежде чем рассматривать для правительства Его Величества хотя бы малейшую возможность ответа» на послание Сталина от 7 апреля, было бы неплохо, если бы президент сообщил ему (Черчиллю), как он относится к тому, чтобы в этом вопросе оба правительства действовали «неизменно в одном и том же направлении».

Но Рузвельт, по-видимому, не был склонен следовать этому. То ли потому, что последнее послание Сталина его действительно обезоружило, то ли потому, что он пересмотрел свое мнение о точности информации, которой его снабдили относительно дела с переговорами, но он ответил 12 апреля на телеграмму Сталина. Поблагодарив за «искреннее пояснение… бернского инцидента», он объявлял этот «инцидент» «отошедшим в прошлое». И добавлял затем:

«Во всяком случае не должно быть взаимного недоверия, и незначительные недоразумения такого характера не должны возникать в будущем. Я уверен, что, когда наши армии установят контакт в Германии и объединятся в полностью координированном наступлении, нацистские армии распадутся»[32]. В тот же день — 12 апреля — Сталин заявил Гарриману: «Мое горячее желание рассматривать бернское недоразумение как инцидент, не имеющий значения». (В послании, отправленном Черчиллю 15 апреля, через три дня после кончины Рузвельта, он писал: «В Президенте Франклине Рузвельте советский народ видел выдающегося политического деятеля и непреклонного поборника тесного сотрудничества между нашими тремя государствами.

Дружественное отношение Президента Ф. Рузвельта к СССР советский народ будет всегда высоко ценить и помнить.

Что касается меня лично, то я особенно глубоко чувствую тяжесть утраты этого великого человека — нашего общего друга»[33].)

Тем не менее увещевания Черчилля не остались без последствий. В тот самый день, 12 апреля, когда Рузвельт к ночи внезапно скончался, он телеграфировал британскому премьеру, что, хотя он и остается по-прежнему «сторонником сведения по возможности к минимуму советских проблем в целом», следует «тем не менее