Сегодня и вчера. Книга стихов - [9]

Вдруг станет временем прошедшим.

Я так хочу дожить до полного

Осуществления наших планов,

До полного свержения подлого —

Балластом с аэропланов.

И с этою надеждой вяжется,

Что настоящее мне кажется

Не временем глагольным пошлым,

А схваткой будущего с прошлым.

«На двадцатом этаже живу…»

На двадцатом этаже живу

Не без удовольствия и выгоды:

Вижу под собою всю Москву,

Даже кой-какие пригороды.

На двадцатом этаже окно

Небом голубым застеклено,

Воздух чище, и соседи тише,

Больше благости и светлоты,

И не смеют заводиться мыши —

Мыши не выносят высоты.

Обдирая о балкон бока,

Мимо пролетают облака.

Майский гром и буря вешняя,

Лужи блеск далекий на земле.

Мой этаж качается скворешнею

У нижестоящих

        на стволе.

На полсотни метров ближе к солнцу,

На полсотни ближе к небосклону.

А луна мимо меня несется

Попросту на уровне балкона.

Если лифт работает исправно,

Мило жить на высоте и славно.

Перерыв

На строительстве был перерыв —

Целый час на обед и на роздых.

Полземли прокопав и прорыв,

Выбегали девчата на воздух.

Покупали в киоске батон,

Разбивали арбуз непочатый.

Это полперерыва. Потом

Полчаса танцевали девчата.

Патефон захрипел и ослаб,

Дребезжа перержавленной жестью, —

И за это покрыт был прораб

Мелодической руганью женской.

Репродуктор эфир начинял

Популярнейших песен словами.

Если диктор статью начинал,

Так они под статью танцевали.

Под звонок, под свисток, под гудок —

Лишь бы ноги ритмично ходили.

А потом отошли в холодок,

Посидели, все обсудили

И,

   косынками косы накрыв,

На работу —

      по сходням

            дощатым!

Вот как много успели девчата

За обеденный перерыв!

«Хлеба — мало. Комнаты — мало…»

Хлеба — мало. Комнаты — мало.

Даже обеда с квартирой — мало.

Надо, чтоб было куда пойти,

Надо, чтоб было с кем не стесняться,

С кем на семейной карточке сняться,

Кому телеграмму отбить в пути.

Надо не мало. Надо — много.

Плохо, если живем неплохо.

Давайте будем жить блестяще.

Логика хлеба и воды,

Логика беды и еды

Все настойчивее, все чаще

Вытесняется логикой счастья.

Наша измученная земля

Заработала у вечности,

Чтоб счастье отсчитывалось

         от бесконечности,

А не от абсолютного нуля.

Вчера

Гудки

Я рос в тени завода

И по гудку, как весь район, вставал —

Не на работу:

      я был слишком мал —

В те годы было мне четыре года.

Но справа, слева, спереди — кругом

Ходил гудок. Он прорывался в дом,

Отца будя и маму поднимая.

А я вставал

И шел искать гудок, но за домами

Не находил:

Ведь я был слишком мал.

С тех пор, и до сих пор, и навсегда

Вошло в меня: к подъему ли, к обеду

Гудят гудки — порядок, не беда,

Гудок не вовремя — приносит беды.

Не вовремя в тот день гудел гудок,

Пронзительней обычного и резче,

И в первый раз какой-то странный, вещий

Мне на сердце повеял холодок.

В дверь постучали, и сосед вошел,

И так сказал — я помню все до слова:

— Ведь Ленин помер. —

               И присел за стол.

И не прибавил ничего другого.

Отец вставал,

         садился,

            вновь вставал.

Мать плакала, склонясь над малышами.

А я был мал

        и что случилось с нами —

Не понимал.

Поезда

Скорые поезда, курьерские поезда.

Огненный глаз паровоза —

Падающая звезда,

Задержанная в падении,

Летящая мимо перронов,

И многих гудков гудение,

И мерный грохот вагонов.

На берегу дороги,

У самого синего рельса,

Зябко поджавши ноги,

Мальчик сидел и грелся.

Черным дымом грелся,

Белым паром мылся,

Мылся белым паром,

Стремился стать кочегаром.

Как это было недавно!

Как это все известно!

Словно в район недальний,

Словно на поезде местном,

Еду я в эти годы —

Годы пара и дыма

И паровозов гордых

С бригадами молодыми

В белых и черных сорочках,

Белых и черных вместе.

Еду на этих строчках,

Как на подножках ездил.

Деревья и мы

Я помню квартиры наши холодные

И запах беды.

И взрослых труды.

Мы все были бедные.

Не то чтоб голодные,

А просто — мало было еды.

Всего было мало.

Всего не хватало

Детям и взрослым того квартала,

Где рос я. Где по снегу в школу бежал

И в круглые ямы деревья сажал.

Мы все были бедные. Но мы не вешали

Носов,

    мокроватых от многих простуд,

Гордо, как всадники, ходили пешие

Смотреть, как наши деревья растут.

Как тополь (по-украински — явор),

Как бук (по-украински — бук)

Растут, мужают. Становится явью

Дело наших собственных рук.

Как мы, худые,

Как мы, зеленые,

Как мы, веселые и обозленные,

Не признающие всяческой тьмы,

Они тянулись к свету, как мы.

А мы называли грядущим будущее

(Грядущий день — не завтрашний день)

И знали:

     дел несделанных груды еще

Найдутся для нас, советских людей.

А мы приучались читать газеты

С двенадцати лет,

С десяти,

С восьми

И знали:

     пять шестых планеты

Капитализм,

А шестая — мы.

Капитализм в нашем детстве выгрыз

Поганую дырку, как мышь в хлебу,

А все же наш возраст рос, и вырос,

И вынес войну

На своем горбу.

Школа для взрослых

В те годы утром я учился сам,

Но вечером преподавал историю

Для тех ее вершителей, которые

Историю вершили по утрам:

Для токарей, для слесарей, для плотников,

Встававших в полшестого, до гудка,

Для государства нашего работников,

Для деятелей стройки и станка.

Я был и тощ и невысок, а взрослые —

Все на подбор, и крупные, и рослые,

А все-таки они день ото дня

Все терпеливей слушали меня.

Работавшие день-деньской, усталые,

Они мне говорили иногда:

— Мы пожилые. Мы еще не старые.