Сегодня и вчера. Книга стихов - [8]

С каким интересом

Бежит по откосам

Он,

  бывший лесом

И ставший тесом,

А после ставший большими домами,

Растолкавшими большие леса

И перпендикулярнейшими дымами

Ввинтившимися в небеса!

Собственноручный, самодеятельный,

Где все свое —

      от гвоздей до идей,

Вот он, город: добрый и деятельный,

Собственный дом советских людей.

Глухой

В моей квартире живет глухой —

Четыре процента слуха.

Весь шум — и хороший шум

                 и плохой —

Не лезет в тугое ухо.

Весь шепот мира,

          весь шорох мира,

Весь плеск,

      и стон,

         и шелест мира —

Все то, что слышит наша квартира,

Не слышит глухой из нашей квартиры.

Но раз в неделю,

          в субботний вечер,

Сосед включает радиоящик

И слушает музыку,

           слушает речи,

Как будто слух у него настоящий.

Он так поворачивает регулятор,

Что шорох мира становится

                  громом,

Понятен и ясен хоть малым ребятам,

Как почерк вывесок,

            прям и огромен.

В двенадцать часов,

           как всегда аккуратны,

На Красной площади бьют куранты.

Потом тишина прерывается гимном.

И гимн громыхает,

           как в маршевой роте.

Как будто нам вновь

            победить иль погибнуть

Под эти же звуки

          на Западном фронте.

…А он к приемнику привалился,

И слышно, слышно, слышно соседу

То, чего он достиг, добился, —

Трубный голос нашей победы.

Он слово ее разумеет,

              слышит,

Музыку он, глухой, понимает,

И в комнате

      словно ветром колышет —

Родина

   крылья свои поднимает.

В доме отдыха

Только сдали вы паспорт

                и отдали вещи вы,

Начинается новая, лучшая жизнь.

В доме отдыха люди особенно вежливы.

И не хочешь, а — нужно, старайся, держись!

Вот я лягу на койку,

Вот ноги я вытяну,

Вот соседа спрошу, не мешает ли радио.

Чистотой,

Теплотой,

Светлотой удивительной

Быт меня обстает, потрясая и радуя.

Небеса голубые над крышами вывешены.

Корпуса разноцветными красками выкрашены.

Так легко, что сдается: вопросы все вырешены

И ростки коммунизма — теперь уже выращены.

Время полдничать.

Кофе, наверное, с булочкой.

Флаг над вышкой,

      в пруду отражаясь,

            рябит:

Это, словно заливы

           ближайшего будущего,

Корпуса дома отдыха

            врезались в быт.

«Я не любил стола и лампы…»

Я не любил стола и лампы

В квартире утлой, словно лодка,

И тишины, бесшумной лапой

Хватающей стихи за глотку.

Москва меня не отвлекала —

Мне даже нравилось,

      что гулки

Ее кривые, как лекало,

Изогнутые переулки.

Мне нравилось, что слоем шума

Ее покрыло, словно шубой,

Многоголосым гамом ГУМа,

Трамваев трескотнею грубой.

Я привыкал довольно скоро

К ушам,

      немного оглушенным,

К повышенному тону спора

И глоткам,

      словно бы луженым.

Мне громкость нравилась и резкость —

Не ломкость слышалась, а крепость

За голосами молодыми,

Охрипшими

      в табачном дыме.

Гудков фабричных

      перегуды,

Звонков вокзальных

      перезвоны,

Громов июньских

      перегромы

В начале летнего сезона —

Все это надо слушать, слушать,

Рассматривать не уставая.

И вот развешиваю уши,

Глаза пошире раскрываю

И, любопытный,

      словно в детстве,

Спешу

      с горячей головою

Наслушаться и наглядеться,

Нарадоваться

      Москвою.

Старый дом

Старый дом, приземистый, деревянный!

Ты шатаешься, словно пьяный,

И летишь в мировое пространство,

За фундамент держась с трудом.

Все равно ты хороший. Здравствуй,

Старый дом!

Я въезжаю в тебя, как в державу,

Крепко спящую сотый год.

Я замок твой древний и ржавый

От годов и от влажных погод

Ковыряю ключом тяжелым.

И звенит мелодично желоб

От вращения того ключа.

И распахиваются двери

И пускают меня, ворча

Про какое-то недоверье

И о преданности лепеча.

Старый дом, все твои половицы

Распевают, как райские птицы.

Все твои старожилы — сверчки

Позабыли свои шестки

И гуляют по горницам душным,

Ходят, бродят просто пешком.

Я встречался с таким непослушным,

Не признавшим меня сверчком.

Закопченный и запыленный,

Словно адским огнем опаленный,

Словно мертвой водой окропленный,

От меня своих бед не таи!

Потемнели твои картины,

Пожелтели твои гардины,

Превратились давно в седины

Золотистые кудри твои.

О ломоть предыдущего века!

Благодарствую, старый калека,

За вполне откровенный прием —

С дребезжащими, сиплыми воплями.

Я учусь убираться вовремя

На скрипучем примере твоем.

Самострой вселяется

Бензином и соляркою

Дыша-сопя,

Вся улица вселяется

В саму себя.

Машины с производства,

Такси-грузовики

Провозят, привозят

Горшки, сундуки,

Мебель домодельную,

И туфельки модельные,

И плахты, и тахты

Излишней пестроты.

Все двери нынче настежь:

Под возгласы «Ура!»

Семейные династии

Предъявят ордера.

А холостежь с гитарой

И коечкой складной

Нехитрый скарб скидает

В углу своей одной-

Единственной, но собственной

Личной, своей.

И с теплотою родственной

Идет позвать гостей,

Идет позвать товарищей.

Куда? К себе домой.

И улица гордится

Самой собой.

Сама бараки выселила.

Снесла сама.

И строила и выстроила

Высокие дома.

«Когда-нибудь Москва достроится…»

Когда-нибудь Москва достроится.

Однажды башенные краны

Взлетят над крышами, и скроются,

И улетят в другие страны.

Пойдут на отепленье Арктики,

Пустыни орошать умчатся

И на преображенье Африки,

На все, что будет намечаться.

А пыль особая, строительная,

С ее круженьем сумасшедшим!

Все наше время удивительное