Сегодня и вчера. Книга стихов - [7]

Будет вдоволь в будущем году.

Роста доказательства, прогресса

Аргументы

      всем нужны, как воздух.

Мне не будет в жизни интереса,

Если мы не полетим на звезды.

Потому-то головенки гладим

Детские и отмечаем рост.

На дверях карандашом и взглядом

Отмечаем, сколько не дорос:

Если мальчик — до границы мужества,

Если девочка — до полной женственности,

Потому по первой лужице

Ждем весну

      во всей ее торжественности.

Потому-то почки трогаем,

Лед разглядываем на реке, —

Это мы весну торопим,

Думаем: апрель невдалеке,

Хорошо, но будет лучше!

Это заявление поэта

Все вмещает: мартовские лужи

И полет в ракетах на планеты.

«Города понижались от центра к окраинам…»

Города понижались от центра к окраинам.

На окраине — хижины. В центре — дворцы.

Грязь предместий воронами гулко ограяна,

В центре застланы — чище, чем скатерть, — торцы.

Это было дотоле, покуда заводы

Не взнесли над предместьями красные своды

И высокого неба достигла труба,

Утверждая бесспорное право труда.

Город был словно холм,

Город стал словно чаша.

Город стал словно бор,

Город стал словно чаща,

Где труба вырастает в тени у трубы,

Словно сосны в бору

И в дубраве дубы.

И гудки подавили церковное пенье,

Низвергая династию колоколов.

И колонны рабочих пошли в наступленье

На литые шеренги дворцовых колонн.

С «ТУ-104»

Над Антарктидой облаков,

Где горы, плоскости и пропасти,

Лишь дураки из дураков

Припомнят трепаные прописи.

Но дураки всегда не в счет,

А кто сметливее, толковее,

Глядит,

   как тень крыла сечет

Все эти страны облаковые.

Глядит,

   не тратя сил на мысль,

Не обобщая и не сравнивая,

Пока врезается, как мыс,

В него

   небесная Гренландия.

И знает, что она вошла

В его судьбу на веки вечные,

Покуда тень крыла секла

Дорогу эту бесконечную.

Окраина

Вот они, дома конструктивистов,

Заводской окраины краса.

Покажи их, Подмосковье,

                выставь

Первой пятилетки корпуса!

Выставь зданья серые и честные,

Как шинель солдатского сукна,

Где живут станочники известные —

Громкие в районе имена.

Выставь окна светлые, огромные,

Что глядят на юг и на восток.

Школы стройные, дороги ровные,

Фабрики, заводы и мосторг.

Именем режима экономии,

Простоте навечно поклянись,

Строй квартиры светлые и новые,

От старья колонн отворотясь!

Пусть стоит исполненною клятвою,

Никаких излишеств не тая,

Чистота твоя и светлота твоя,

Милая окраина моя.

Про луну

Приливы, а не отливы

Надежд

    вызывает луна.

И люди смотрят счастливо,

Как бодро восходит она.

То, словно сокол и кречет,

Тучу она размечет,

То крепким лучом блеснет

И по темноте полоснет.

Когда луна поднимается,

Вся улица улыбается.

Всюду луна на слуху:

Как будто ее скрывали

И вот внезапно открыли,

Как будто ее сковали,

Как будто ее отлили

Рядом,

   в соседнем цеху.

«Старух было много, стариков было мало…»

Старух было много, стариков было мало:

То, что гнуло старух, стариков ломало.

Старики умирали, хватаясь за сердце,

А старухи, рванув гардеробные дверцы,

Доставали костюм выходной, суконный,

Покупали гроб дорогой, дубовый

И глядели в последний, как лежит законный,

Прижимая лацкан рукой пудовой.

Постепенно образовались квартиры,

А потом из них слепились кварталы,

Где одни старухи молитвы твердили,

Боялись воров, о смерти болтали.

Они болтали о смерти, словно

Она с ними чай пила ежедневно,

Такая же тощая, как Анна Петровна,

Такая же грустная, как Марья Андревна.

Вставали рано, словно матросы,

И долго, темные, словно индусы,

Чесали гребнем редкие косы,

Катали в пальцах старые бусы.

Ложились рано, словно солдаты,

А спать не спали долго-долго,

Катая в мыслях какие-то даты,

Какие-то вехи любви и долга.

И вся их длинная,

Вся горевая,

Вся их радостная,

Вся трудовая —

Вставала в звонах ночного трамвая,

На миг

   бессонницы не прерывая.

«Комната кончалась не стеной…»

Комната кончалась не стеной,

А старинной плотной занавеской,

А за ней — пронзительный и резкий,

Словно жестяной,

Голос жил и по утрам

Требовал настойчиво газеты,

А потом негромко повторял:

— Принесли уже газеты?

Много лет, как паралич разбил,

Все здоровье — выпил.

Все как есть сожег и истребил,

Этого не выбил.

Этой страсти одолеть не смог.

Временами глухо

Слышалось, как, скорчившись в комок,

Плакала старуха.

— Больно? — спросишь.

— Что ты, — говорит. —

Засуха!

В Поволжье хлеб горит.

Счастье

Л. Мартынову

Словно луг запах

В самом центре городского быта:

Человек прошел, а на зубах

Песенка забыта.

Гляньте-ка ему вослед:

Может, пьяный, а скорее нет.

Все решили вдруг:

Так поют после большой удачи, —

Скажем, выздоровел друг,

А не просто выстроилась дача.

Так поют, когда вернулся брат,

В плен попавший десять лет назад.

Так поют,

Разойдясь с женою нелюбимой,

Ненавидимой, невыносимой,

И, сойдясь с любимой, так поют,

Со свиданья торопясь домой,

Думая: «Хоть час, да мой!»

Так поют,

Если с плеч твоих беда свалилась, —

Целый год с тобой пить-есть садилась,

А свалилась в пять минут.

Если эта самая беда

В дверь не постучится никогда.

Шел и пел

Человек. Совсем не торопился.

Не расхвастался и не напился!

Удержался все же, утерпел.

Просто — шел и пел.

Собственный город

Зашитые в мешковину пилы

Качаются на плечах на ходу.

Идут новоселы и старожилы,

И я вместе с ними иду.

Хотите,

   я покажу вам город,

Распахнутый,

      словно ребячий ворот?

Хотите,

   я вам объясню дома,

Беленые, словно сама зима?