Седьмой переход - [2]

Анастасия Никоноровна задумалась. Нелегко ему после громкой славы в Южноуральске посылать в Москву полстраничные заметки. Сам над собой горько шутит: «Видишь, как быстренько ученый (да-да, какой-никакой, а ученый!) превратился в бойкого хроникера!» Родиону придется начинать все сызнова. Хватит ли у него душевных сил? Нужны годы, чтобы восстановить доверие людей: ведь оно крепло тоже годами, с той поры, когда энергичный, деятельный парень верховодил южноуральской комсомолией. Кто мог сказать в то время, что он пойдет когда-нибудь против коллективной воли единомышленников? Да такого «провидца» освистали бы, стащили с трибуны, как троцкистского лазутчика. Верно, один старый железнодорожник-коммунист как-то заметил ему сдержанно, отечески: «Вы уж очень, молодой человек, налегаете в своих речах на геометрию. В политике кратчайшая линия между двумя точками не всегда прямая». Родион вспыхнул, но промолчал из-за уважения к бывалому, заслуженному человеку. И когда в прошлом году Родиону объявили строгий выговор с предупреждением, он не раз вспоминал о том — осторожном, стариковском — предупреждении... «Ах, Родион, Родион, до чего же ты самоуверенный, горячий не в меру...»

С тех пор, как это случилось с мужем, Анастасия непрерывно занималась исследованием его беды. И все-таки ей не верилось, что у Родиона есть какие-то особые взгляды на последние события в стране. Просто он оговорился в полемическом жару и, оговорившись, там, у себя в институте, начал упорствовать, пока его не наказали, сурово и не глядя на заслуги... Нет-нет да кто-нибудь нечаянно напомнит о нем в райкоме. Тогда на весь день испорчено настроение у нее, Кашириной, и она старается уехать на стройку или на завод, чтобы забыться среди людей, делающих свое дело спокойно и уверенно. Какую угодно неприятность она перенесла бы легче, только не эту. Все же не так больно, может быть, если вдруг остро почувствуешь, как непрочна верность одного человека другому. Куда страшнее, когда ставится под сомнение верность особенная, без которой вообще нельзя жить на свете.

Думая так, Анастасия начинала тревожиться и о своей судьбе, о судьбе Мишука и Лели. Женский, безошибочный инстинкт, весьма чувствительный к житейской непогоде, все чаще подсказывал ей, что Родион постепенно изменяется к худшему. Его обычная, ради шутки, подозрительность к жене, его наигранное безразличие к ее работе были как будто прежними, но тогда, прежде, дурачась, он любил прикинуться обиженным, а теперь убежден, что грубо обижен всеми, в том числе и своей Настей, которая ведь тоже голосовала за строгий выговор с предупреждением. «Могла бы воздержаться для приличия, — сказал Родион в тот вечер. — Или должность не позволила?»

Должность, должность. Кто бы знал, какая это должность — секретарь райкома... Каширина никогда и не предполагала, что ей под силу будет райкомовская ноша. В конце войны Анастасию, совсем еще молодого инженера, избрали секретарем, и вот скоро четырнадцать лет, с небольшим перерывом, она выполняет свои обязанности. Как же посмел он, Родион, причинить такую нестерпимую обиду?.. И ей сделалось до того горько, тяжко на душе, что она всплакнула, не стесняясь самой себя. Все пережитое за последний год показалось абсолютно непоправимым, будто она лишь сейчас, после долгих размышлений, окончательно постигла весь тайный смысл происшедшего. (Недаром говорят, что женщины по своей натуре больше оптимисты, чем мужчины: они последними оплакивают даже мертвых).

Анастасия испуганно обернулась: дочь неслышно подкралась сзади и несмело прильнула горячей щечкой к плечу матери.

— Перестань сию минуту, — строго сказала Леля.

Анастасия погладила девочку по голове, нехотя поднялась со стула.

— Хорошо, хорошо, иди спать.

— Не будешь?

— Не буду, — уже веселее заулыбалась Анастасия и, взяв Лелю за руку, повела в соседнюю комнату, где безмятежно посапывал раскрасневшийся Мишук.

А сама никак не могла уснуть. Брала то одну, то другую книжку и, пробежав несколько строчек, тут же останавливалась: любая начальная страница вызывала ответное раздумье. У Родиона были только такие книги, читать которые — значит трудиться.

Наконец, устав до головной боли, Анастасия разыскала в письменном столе мужа пакетик снотворных порошков, — без них он уже не обходился,— и приняла лекарство. При этом взглянула в зеркало, словно держала в руках щепотку яда. Стыдливо подивилась своей нескромной красотой: темные лучистые глаза, крылатые брови, отчетливый рисунок неярких губ, черные, с синеватым отсветом, прямые волосы, тонкая струйка ослепительного пробора, непринужденная девичья осанка, каким-то чудом сохранившаяся до сих пор...

Под утро Анастасия Никоноровна заснула крепко. Сухарев звонил, стучал, даже разбудил соседей. Он уж отчаялся попасть в свою квартиру и только тут вспомнил, что у него с собой ключ от входной двери. Совсем рассвело, когда он тихо вошел в переднюю, снял соломенную шляпу, сбросил выгоревшую голубенькую безрукавку, умылся ледяной водой. Будто груз свалился с плеч: всю неделю мотался на попутных «газиках» по нефтепромыслам.