Себя преодолеть - [34]

Пронзительный свист. Стэнли смотрит в черноту зала. «За что они меня ненавидят? Что плохого сделал им?»

Публику невозможно успокоить. «Шорт!» — то и дело прорывается чей-то крик. Шорт скромно улыбается. И зал отвечает взрывом одобрения: «Браво!»

Они не хотят видеть Виколя.

«Грязные твари! — Стэнли обводит первые ряды взглядом. Враждебные лица. Или не замечают вовсе. — Да, Шорт красив. Но это же не все. И не это главное. — Приказал себе: — Я должен, обязательно должен выиграть. Я докажу, кто человек самой высокой породы и чистой крови! Вор со смазливой мордой или...» — Стэнли не закончил фразы. «Докажу!» — ширилось и разливалось злое и едкое чувство.

«До-ка-жу, до-ка-жу!» — билось оно в такт с сердцем. И с каждым мгновением все громче и громче.

Стэнли по-своему относился к таким словам: сейчас он или победит, или погибнет. Но штангу поднимет. Поднимет во что бы то ни стало.

А живое «я» — кровь и плоть — не могли согласиться. Ужас сковал руки. Расслабленные, они болтались вдоль туловища.

Он зажмурился и помимо воли увидел лицо Шорта, растянутое учтивой улыбкой. Барахтались, всплывая и исчезая, лица друзей, старика, менеджера...

«Докажу!..»

Мертвый, бездушный гриф наполнился кровью. Кровь заструилась, толкая и обжигая ладони. Стэнли сдавливал и сдавливал железо пальцами. Он прирос к штанге всем телом до единой клеточки. И гриф тоже плоть. Его руки.

Даже дрожание ресниц и прерывающийся долгий крик поднимали штангу. Она тянула к полу. Выламывала суставы. Останавливала дыхание. Но все-таки ползла вверх. Виколь тащил ее, как волокут умирающего друга: сил нет, а несут.

Огромная штанга на груди у человека. На концах ее — большие круглые диски. Их много. Они сгибают стальной гриф, разрывают сердце, легкие, голову, сплющивают позвонки и суставы. Но человек встает!

Виколь вытолкнул штангу на прямые руки.

Робкий хлопок. Движение и шум. Затем что-то невообразимое!..

Стэнли удивляется: «Непонятно! Несколько минут назад прогоняли меня, а сейчас...» И все же он не оглядывается. «Вот вам! Я доказал, доказал!» И вспоминает, как они ненавидели.

«Сила сломала волю этих людей. Что бы мне теперь ни говорили, я знаю: люди почитают сильных. За ними следуют все. — Он усмехнулся. Сжал кулаки. — Даже — за просто сильными!»

Метнулся взгляд серых и очень испуганных глаз.

Виколь поймал Шорта за плечи.

— Что? — На скулах Шорта бегают желваки. — Что?

Виколь тянет его за плечи. Вглядывается в каждую черточку ненавистного лица. Ищет раскаяния.

— Дрянь, вор! — бормочет Стэнли. — Тальк подсунул, эх! Что же вы все молчите и молчите, Шорт? Так невежливо. Куда же вы? — Стэнли Виколь смеется. — Господин Тальк!

Но спина Шорта, мелькнув, пропала в толпе.

1961 г.

Коммивояжер Беренс

И будет жить, и будет видеть

Тебя, скользящую вдали,

Чтоб только злее ненавидеть

Пути постылые земли.

А. Блок

Коммивояжер Беренс послал лифтера за такси и теперь, стоя возле отеля, пытался закурить. Мешал Скутнабб. Он болтался у него на руке и часто икал. Беренс чувствовал, как дышит его маленькая, тщедушная грудь. И с брезгливостью сильного человека удивлялся, какая она хилая и слабая.

— Стойте! — приказал Беренс и поймал Скутнабба за шиворот. Прислонил его к стене и, больше не скрывая своего отвращения, сказал: — Что за свинья!

Критически оглядел сползшего на корточки Скутнабба и покачал головой. «Если б не твои деньги, на что бы ты годился, мешок с костями!» — Беренс рассмеялся. Ему вдруг расхотелось курить, и он сунул сигарету в карман.

Несмотря на полночь, было светло, и потому безлюдные улицы казались особенно тихими.

Скутнабб дремал, свесив голову между колен.

«Мне и не нужно, чтобы он так опьянел, — подумал Беренс. — Сам по скверной привычке напился».

Беренс вспомнил, как пили у него в номере. Скутнабб болтал глупости. Потом тыкал в лицо фотографии голых женщин, хвастая, что они всегда рады с ним переспать. Пачка была толстая. Скутнабб разложил фотографии на столе и водил пальцем по выпуклым линиям грудей и бедер, не скупясь на интимные подробности.

Если бы не дело, ради которого Беренс прилетел из Хельсинки, он вышвырнул бы этого плюгавого типа за дверь.

Человеческую плоть, и особенно свою, Беренс почитал за святыню. Это он, хромой, перекривленный набок парень, слепил из своего искалеченного от рождения тела великолепный образчик мужской мощи и красоты. Именно поэтому обыкновенные гипсовые или бронзовые статуэтки Беренс избегал брать в руки, боясь оскорбить святыню — тело — прикосновением. И вдруг какой-то полумужчина, сутулое, скользкое создание, смеет проделывать подобные штуки!

«Вел я себя, будто лакей, — с горечью думал Беренс. — Разыгрывал рубаху-парня. Тьфу, гадость! — Потянулся снова за сигаретами. — Правда, неизвестно, кто больше подличает, я или другие».

Беренс был весьма невысокого мнения о моральных качествах людей. «Безмозглые свиньи — вот кто люди! — обычно говорил он. — Стадо. Ни капли самостоятельности. Что напоют газеты и в школе, то и болтают. Крикни: «Во всех бедах виноваты окаянные велосипедисты!» — и завтра будут резать и бить велосипедистов. Свиньи!»