Считаные дни - [30]

— Такое очень редко бывает.

— Но бывает?

Она не отвечает, только сжимает его плечо. Иван чувствует, как под голубой больничной пижамой разливается тепло и струится вниз, к его груди.

— Врач скоро заглянет, — говорит она. — Возможно, вам потребуются какие-то дополнительные обследования, чтобы исключить это.

— Исключить, — перебивает Иван, — или наоборот?

Сольвейг Хелене отпускает его плечо. Прохладное движение воздуха, и она быстро касается его щеки.

— Постарайтесь немного отдохнуть, Иван, — произносит она. — Я поищу что-нибудь, на чем вы сможете спать.

%

Когда, в какой момент все начинается, вот это самое — что она вынуждена подбирать слова, преодолевать сопротивление, чтобы произнести их вслух, и в конце концов молчание кажется самым безопасным выбором? «В три или четыре года ты была ужасная болтушка, — говорит Юна, — все уши могла прожужжать, теперь-то в это нелегко поверить, но именно так и было, да и теперь в тебе это есть».

Она начала учиться в средней школе. Во время переклички, когда звучит ее имя, кто-то хихикает, это просто шутка. Об этом они скажут ей уже позже, что ее имя — это просто прикол, но все же в первый день она говорит «да», она такая же, как все, и то же во время урока, когда все представлялись. Гард вынужден просить ее говорить громче, он произносит: «Ты не могла бы говорить погромче, Люкке, так, чтобы все слышали?» Возможно, она говорит очень тихо и мало, но она произносит слова, как все, и никто не станет утверждать, что в ней есть что-то ненормальное.

Но все же, когда это начинается, откуда это возникает? Может, из-за косых взглядов? Они тайком переглядываются, когда думают, что она не замечает эти их разговоры, которые внезапно прекращаются, стоит ей только войти в класс, обновления снап-чата или инстаграма из класса на цокольном этаже или из рощи, прогулки, праздники, мероприятия, на которые ее не зовут и о которых она узнаёт, уже когда они заканчиваются. Неужели все это вместе заставляет ее постоянно быть начеку, лишает уверенности, и она больше не может чувствовать себя свободной, не может отпустить слова, и их постоянно нужно взвешивать и анализировать, пока уже не станет слишком поздно — тема меняется, разговор заканчивается, и она даже не успевает в него вступить.

«Средняя школа — это тебе не развеселая вечеринка, — говорит Юна, — но ведь все и так неплохо, разве трудно немного больше улыбаться». И она пытается улыбаться. Она прокрадывается в класс и думает, что все и так неплохо, что с начала первого года в средней школе прошло всего несколько недель, еще не сложились порядки, правила, компании, невысказанное единодушие по поводу того, кто с кем вместе, а с кем порознь.

Потом этот случай с братом Малин, и так вышло, именно ей пришлось сообщать об этом. Потом она будет думать, что все могло обернуться иначе, если бы в ту пятницу прошлой осенью отец Малин столкнулся бы перед школой не с ней, а с кем-то другим.

Он стоял на парковке. Кожа на лице словно сползла вниз, щеки свисали тяжелыми складками, весь он казался каким-то серым. У них был урок физкультуры. Она попыталась помыться под душем как можно быстрее, но все же не успела: когда она, схватив полотенце с вешалки, стыдливо обернулась им, со скамейки раздалось тихое хихиканье.

«Где Малин? — спросил ее отец. — Вы же подружки с Малин, разве нет? И где она теперь?» Его голос, она не представляла себе, как он звучит в обычной ситуации, но понимала, что едва ли именно так, как теперь — глухо, нечетко. Она ответила: «У нас была физкультура».

И больше ничего; не сказала, что ей надо к зубному — легкий холодок где-то там, в челюсти; Юна записала ее к врачу и послала СМС Гарду, а у других оставалось еще три урока: сдвоенный урок норвежского и последним — искусство и рукоделие, и если ей повезет, стоматолог будет лечить ей зуб, пока не закончатся все уроки. Сказать можно было гораздо больше, но она упомянула только про физкультуру и показала на здание школы, его нетрудно было увидеть — одна широкая дверь, не ошибешься. Но отец Малин сказал: «Отведешь меня», и это не было вопросом.

Она шагала в полуметре от отца Малин. Слышала его дыхание за спиной и пыталась не думать, что же не так. Они вошли в широкую дверь. На полу в коридоре лежали спортивные штаны, коричневые с белой цифрой семь, напечатанной на одной штанине, и ни один из них ничего про это не сказал. Она остановилась перед дверью раздевалки для девочек, махнула рукой, хотела развернуться и уйти. Но ведь он не мог попасть внутрь. Она поняла это. Открыла дверь и прямо перед тем, как дверь закрылась за ней, увидела, как он согнулся вперед, боковым зрением заметила скользящее движение — голова упала, руки уперлись в бедра, клокочущий стон вырвался из груди, даже по звуку было понятно, как ему больно.

В раздевалке пахло лаком для волос. Почти все девочки вышли на перемену, но Малин осталась; она стояла, повернувшись спиной, и танцевала. На деревянной скамье перед ней сидели Теа, Тюва и Анна Луиза и смеялись, потому что Малин вертелась и кривлялась, веселилась от души, и этот день все еще был для нее ничем не примечательным, девчонки на скамейке все еще икали от смеха, когда одна из них — Тюва — повернула голову, бросила взгляд за спину Малин и увидела стоящую в дверях Люкке.