Считаные дни - [28]

Когда Драган Лескович направлялся к своей «тойоте», стоящей дальше на парковке, в его ботинках хлюпала вода.

— Ясно же, что я рад, — повторил отец. — Но как видишь, Иван, ты никогда не сможешь убежать от своего имени.

Ивану Лесковичу было девять лет. Щуплый мальчишка с торчащими передними зубами, с непрекращающимися кошмарами, которые заставляли его писаться в постель, с зудящим беспокойством в теле, которое не давало ему спокойно сидеть. Это беспокойство, если верить социальному работнику в школе, можно было считать типичным поведением для школьника на определенном этапе, которое, само собой, пройдет и является просто отклонением незрелого возраста. И еще он был мальчишкой с сильно ограниченными способностями к футболу. Сенсационный счет, который зафиксировали на стадионе «Скедсмохаллен» в тот день, стал исключительно результатом страха, возникшего из-за слишком короткого времени игры, на которое тренер по обязанности и, безусловно, против своей воли выпустил его на поле, поскольку это все же был детский футбол с его дурацким принципом, что все должны участвовать. Кроме того, пока Иван сидел и протирал штаны на скамейке запасных, он случайно услышал, как тренер сказал: «Они ведь такие эмоциональные, эти парни из бывшей Югославии». Тренер сказал это, понизив голос, отцу другого мальчика, взглянув при этом на Драгана, стоявшего на трибуне и поглядывавшего на часы, нетерпеливо и со все нарастающим раздражением — когда, наконец, его сына выпустят на поле? Хотя сегодня это было забыто, сегодня Иван, черт возьми, стал героем дня, эти слова в раздевалке после игры произнес тренер.

— Но почему я должен хотеть убежать от своего имени? — спросил Иван, догоняя отца, шагающего через парковку, оранжевый сок тек по пальцам, потому что лед таял быстрее, чем Иван успевал слизнуть.

— А ты что, не слышал, что объявили на поле?

— На поле? — повторил Иван. — Ты имеешь в виду, что сказали в микрофон?

— Ты что, не слышал, что объявили после твоего броска?

— Когда был гол?

— Мариус Бротен.

— Чего?

— Вот именно.

— Но ведь не Мариус же забил, он просто дал пас.

— Не думаешь же ты, что я не понял.

— С чего тогда Мариус? — спросил Иван и перешел на сербскохорватский. — За что?

Тогда отец поднял указательный палец.

— Мы говорим по-норвежски, — заметил он. — На людях мы говорим по-норвежски.

Таков уж был Драган Лескович; дома, в четырех стенах, он мог наполнить бокал сливовой ракией, привезенной с Балканского полуострова, и выпить сливовицы, когда находился подходящий повод, или завести пластинку с Дино Мерлином или группой «Биело Дугме» — включить на грохочущем проигрывателе на полную катушку, а самому подпевать. Но все же он считал своим долгом адаптироваться, вносить свой вклад, это было вопросом справедливости, принципа, не было ни одного родительского собрания или субботника, которые бы Драган Лескович прогулял, и на людях — даже на пустынной парковке, как эта, — они говорили по-норвежски.

И вот они остановились возле «тойоты». Изначально это была развалюха, которую Драган Лескович довел до ума, две свободных руки и ящик с инструментами — так он обычно объяснял при случае.

— Почему? — повторил Иван по-норвежски.

— Вот именно это я и пытаюсь вбить в твою башку, — ответил отец.

— Что они назвали неправильное имя?

— Что, пока есть кто-то с норвежским именем, он всегда будет первым.

Отец вставил ключ в замок на дверце багажника, повернул его — металл неприятно заскрежетал при повороте замка — и забросил сумку с формой в багажник.

— А кто-то это слышал? — спросил Иван. — Мне было слышно только свист и рокот из громкоговорителя.

— Да это в любом случае неважно, — отмахнулся отец.

— Ну почему?

— Здесь дело принципа.

— Ну да. — Иван слизнул тающий лед с пальцев и огляделся по сторонам, выискивая глазами, куда бы выкинуть палочку.

— Я направлю жалобу, — заявил отец.

— А это обязательно? — спросил Иван.

— Они не смогут уйти от ответственности. Так же, как и ты не сможешь убежать от своего имени. Я направляю жалобу.

Клуб полностью признал свою ошибку. Это значит, никто из секретариата не смог ни припомнить, ни подтвердить тот эпизод, но в ответном письме они сообщили, что в целом хотели бы извиниться за недоразумение и путаницу в именах, которая могла кого-то обидеть.

Сестра Ивана Александра, которая была на три года старше него, ироничная и демонстрировавшая успехи в учебе, посчитала, что письмо было написано в саркастическом стиле. «Представляю, как они сидят там, за воротами стадиона, и смеются над тобой!» — сказала она и фыркнула в сторону отца. Но Драган Лескович был удовлетворен. Это вопрос порядочности, считал он, вопрос принципов и важности говорить в открытую. В то же время этот эпизод еще раз доказал то, что он и так знал: в выражении «имя никого не портит» правды нет.

Но там, где лежит Иван Лескович, накрытый чистым белоснежным больничным одеялом с голубым логотипом больницы, нашитым сверху наискосок, кажется, что правда отцовского нерушимого утверждения крошится и осыпается прямо у него на глазах.

— Иван, — протягивает медсестра. — Вот это имя мне нравится.

Она стоит в ногах кровати и смотрит в его медкарту. Под ее белым халатом выдается округлившийся живот, и краешек карты упирается в него.