Санньяса или Зов пустыни - [14]
Каждая дхарма для её последователей — наивысшее средство поиска Абсолюта. Но за пределами намарупы, внешних атрибутов, таких как верования и обряды, по которым она узнаётся и через которые передаётся, она несёт в себе страстный призыв к человеку выйти за её пределы настолько, насколько сама она является знаком Абсолюта. Воистину, как бы совершенна ни была дхарма, она неизбежно остаётся на уровне знаков, по эту сторону Реальности, не только на структурном и институциональном уровне, но также и в своих попытках мифологическим или концептуальным языком выразить невыразимую Реальность. Тайна, на которую она указывает, переполняет собственные рамки во всех направлениях, и, когда луч чистого пробуждения пронизывает бездну человеческого сознания насквозь, глубочайшая суть дхармы взрывается, словно ядро атома. И потому истинное величие дхармы заключается в её способности вывести человека за пределы самой себя.
За пределами всех проявлений Духа, за пределами уровня намарупы пребывает сам Дух (ср. 1Кор. 12:4), который невозможно определить или ограничить какой‑либо системой. Все рассуждения и предположения a priori далеки от обнаружения Духа в самом Себе за пределами уровня религии. Его можно достичь лишь экзистенционально, проникнув в самое сердце религиозного опыта. Но, покуда мы способны как‑либо именовать или определять эту внутреннюю суть, мы всё ещё остаёмся на уровне двандвы и намарупы, формирующих сознание индивидуума у самого источника его рассудочного мышления. И всё же в каждой религии и в любом религиозном опыте есть Запредельное, и именно это Запредельное — и есть наша цель.
Санньяса — это признание того, что за пределами всех знаков; и, парадоксально, она сама становится наилучшим знаком для того, что вечно пребывает вне возможности адекватного выражения обрядами, верованиями или институтами. Индусская дхарма очень рано осознала эту истину, так ясно выраженную в прозрениях Упанишад, и для почётного свидетельства тому, что ни она, ни иная дхарма была не способна выразить, даже отвела в собственной структуре наивысшее место.
В той или иной форме санньяса присутствует во всех великих дхармах. С исторической точки зрения, впервые она появилась в Индии в рамках санатана‑дхармы, и по сей день индусская санньяса, несмотря на все изменения и даже периоды упадка, остаётся наиболее радикальным свидетельством призвания к Запредельному, звучащим, пусть иногда и незаметно, в сердце каждого человека. И так же в Индии как преобразование монашества возникли джайнизм и буддизм; и, прежде всего, именно монашеская сангха распространяла буддизм по всей Восточной Азии, везде провозглашая призыв к пробуждению и показывая путь к нему, предложенный Гаутамой Буддой. На западе, начиная с третьего века нашей эры, христианские аскеты стали массово покидать мир и стекаться в пустыни в поисках покоя и спасения; и эта традиция в современных церквях жива до сих пор. Даже в исламе есть место для тех, кто отрёкся от мира, и на протяжении всей его истории движение суфиев (многим обязанное индийскому влиянию) свидетельствовало о зове Запредельного.
Такие термины, как «индусская санньяса», «христианское» или «буддийское» монашество, несмотря на их удобство, следует употреблять с осторожностью, ибо они имеют смысл лишь на феноменальном уровне (уровне проявления). Никакие религиозные или иные эпитеты и определения невозможно в полной мере применить к тому, что в Индии именуется санньясой, а в других странах монашеством. Призвание к полному отречению преодолевает все дхармы и ломает все границы. И хотя это призвание достигает человека через частные проявления его собственной дхармы, однако оно связано с таким мощным инстинктом, глубоко укоренённым в человеческом сердце, нихитам гухаям, что превосходит любые религиозные формулировки. В конце концов, именно в этом зове из глубин человеческого сердца все великие дхармы встречаются друг с другом и в этом стремлении выйти за собственные рамки, которое все они разделяют, обнаруживают свою глубинную истину. Эта фундаментальная жажда Бесконечного всецело пребывает за пределами чувств или разума.
Поэтому, конечно, монахи всех дхарм должны увидеть сквозь их границы друг в друге братьев. Эта возможность следует из самой той трансцендентности ко всем знакам, которую все они олицетворяют. Воистину, есть лишь один всеобщий «монашеский орден», который включает в себя их всех — и который, конечно, вовсе не такого рода, что мог бы их как‑либо «организовать», что просто разрушило бы сам характер монашеской жизни, состоящий в неутолимой жажде Абсолюта. Будет достаточным, если они просто узнают друг друга, где бы они ни встретились, а те, кто действительно искренен, друг другу ответят. И, несмотря на разницу во взглядах, языке и культурном происхождении, в глазах друг друга они увидят глубину, открытую Единым Духом в их собственных сердцах. И в ощущении исходящих оттуда блаженства, света и неизреченного покоя их взаимные объятия, часто спонтанные, станут знаком осознания и признания их внутренней недвойственности — ибо поистине в сфере
