Санки, козел, паровоз - [61]

Они возвращались из «похода» на «ту» сторону канала. Туда переправились на лодке за двадцать копеек с носа, а обратно Виталику не хватило места, и он, фикстула, решил перед Ленкой выпендриться. Отдал ей свои шаровары, майку и кеды — и поплыл через водохранилище. Но эта ладонь!

А еще они играли в пинг-понг. Лучше всех — Валерка-Осел из дома напротив, сын молочницы. Длинные настильные траектории шарика завораживали. Красиво играть можно только с приличным соперником, и Валерка играл с Игорем Даниловым. Теперь, стало быть, о них? Кому нужны они, кому интересны персонажи, сведенные вместе лишь тем, что их знал Виталий Иосифович Затуловский? Скажем, Алла (не та, что в школе, другая, с шестого этажа на Псковском), свихнувшаяся в своем нью-джерсийском доме после смерти мужа Левы, скрипача в оркестре Ростроповича, и хранившая урну с его прахом на каминной полке, и сын их Павлик, скрипач во втором поколении, у того же Ростроповича, проамериканизировавшийся до того, что на вопрос об умирающем отце оптимистично улыбался и отвечал, что все о’кей, потому что папе наклеивают на спину наркотический пластырь и ему совсем не больно. Он же, Павлик, ставший там Полом, подарил мне веселое слово «кандаруина». Мы гуляли с ним по уж не помню какому парку в их городке, он трещал без умолку, а потом съехал на привычный английский, я ловил общий смысл и покорно кивал, пока не услышал что-то вроде «дуновонабикандаруина». Тут я остановил поток. Павлик, сказал я, возвращая его в лоно некогда родного языка, давай-ка помедленней и по частям эту самую кандаруину. Он напрягся — и расшифровал: I don't wont to be kind of rude, you know. Начхать, что никому это не интересно, тебе ведь интересно, а я тебе рассказываю, причем только то, что ты еще не знаешь. Вот, скажем, этот Валерка-Осел, который в пинг-понг играл красиво: я встретил его, не поверишь, у входа в клинику, где ты умирала, он работал там охранником, мы расцеловались — не виделись лет тридцать, поболтали, он потом пропустил меня во двор на машине, чтобы я смог отвезти тебя домой на выходные. Помнишь эти два дня? Ты еще немного ходила, я тебя выкупал. И боли не было, и ты меня захотела, в последний раз. Я был очень осторожен и плакал, ты не видела, смеркалось уже, да и глаза у тебя были закрыты. А Валерка-Осел умер. Я узнал об этом, когда мы с Сашей, Аликом Добрым, съездили на Трудовую в прошлом году. И — вы будете смеяться — Игорь Данилов умер, давным-давно. Застрелился после двух месяцев службы в армии. Отец, замминистра чего-то там, не захотел его отмазать. Игоря я запомнил. Он сыпал историями про джаз, которые я забыл, и анекдотами, которые запомнил, от него я услышал слово «шлягер», немецкую этимологию которого узнал лишь в этом году на Франкфуртской книжной ярмарке, и выражение jam session. Музыканты были бедные, голодные, говорил Игорь, и глушили голод вареньем. Еще он рассказал, что заводная мелодия «Истамбул-Константинополь», которую распевала вся Москва, — это знаменитый голливудский гимн Putting on the Ritz (вроде — одеться с шиком), и написал его наш человек Израиль Бейлин, ставший впоследствии Ирвингом Берлиным, который к тому же создал и ихнюю — американскую — широку страну мою родную: God Bless America. А Полю Робсону вполне сподручно было петь то «с южных гор до северных морей», а то from the mountains to the prairies.

Виталик попробовал было заболеть джазом, какой-то набор популярных мелодий его радовал, замельтешили имена — Джордж Гершвин, Глен Миллер, Дюк Эллингтон, Бенни Гудман… Би Би Кинг, Джерри Маллиган, Рэй Чарльз… Нат Кинг Коул, Дейв Брубек, Диззи Гиллеспи… Луи Армстронг, Элла Фицджеральд, Майлс Дэвис… Да только все это — по поверхности. Как-то раз он жутко опозорился — думал, что Билли Холидей — мужчина. А что, в самом деле, Билли — он и есть Билли. Ну, ладно. Скользил, как сказано, по поверхности. Скин-эффект. Воспринимал что попроще. Summertime — да, а «Рапсодию в голубых тонах» — не очень. Фрэнк Синатра, правда, записи которого Игорь ему проиграл, увлек. I’ve got you under my skin, — мурлыкал он той дачной Лене на танцплощадке. Strangers in the night exchanging glances… I did it my way… И охотно — как бы небрежно — переводил. Ну и, конечно, Армстронг. When the saints go marching in… А на курсах английского, которые посещал с полгода, мог подленько поставить в тупик немолодую преподавательницу фразой in nineteen forty-two Mr Frank Cinatra said good bye to Tommy Dorcy band and went to his own success, услышанной на даче от того же Игоря — тот благодаря сановному папе имел доступ к американским джазовым журналам.

Виталика вообще было трудно пронять музыкой, живописью, поэзией. Притвориться мог, даже вогнать себя в подобие трепета, почти натурального… Так потом бывало. Скажем, когда слушал «Поэму экстаза» в музее Скрябина в исполнении Софроницкого. Или смотрел на репродукцию «Над вечным покоем» под моцартовский «Реквием». Или гонял непрерывно сорокапятку с Яшей Хейфецем — на одной стороне Сарасате, «Цыганские напевы», на другой — «Интродукция и рондо-каприччиозо» Сен-Санса. Тогда он еще не знал, что все это называется просто: творческий продукт. Пожилой Виталий Иосифович сам слышал, как один писатель, пытаясь поставить на место критиков, сказал: «Они же не создают творческий продукт». И сразу же ему, Виталию, полегчало: одно дело — сознавать свою невосприимчивость к искусству, стыдно вроде, а оставаться равнодушным к какому ни есть продукту — не велика беда. И вот в одной умственной беседе он вполне искренне стал убеждать оппонента, что услышанная ими по молодежному радио песенка: