Сан-Ремо-Драйв - [9]
— Где ты его взял? — спросил я.
Он посмотрел вдоль натянутой белой нити вверх.
— Он был под домом. У него там ящик с вещами.
В это время из прибоя выскочила собака и кинулась к нам.
— Это Сэмми! — закричал я. Спаниель в мокрой шубе, уменьшившийся вдвое, прыгнул на меня с радостным лаем. Потом отряхнулся от соленой воды. — Ты сказал, что он убил его! — крикнул я брату. — Что Ахилл убил его. Ты наврал!
Барти все еще следил за змеем, устремившимся к земле. Он потянул за нитку, змей рванулся вверх. Потом поглядел на меня своими голубыми, как стеклянные шарики, глазами — они влажно блестели.
— Я не наврал! Ты не знаешь правды. Можно вернуться из мертвых.
— Эге-гей! — Знакомый оклик. От утлого домика к нам шла Лотта. За ней — Рене, держа маленький поднос с четырьмя короткими ножками, вроде японского чайного столика. Он успел переодеться в рубашку с концентрическими кругами, голубыми и желтыми, и в белые теннисные шорты.
— Éclairs! — крикнул он. — Éclairs!
Лотта махнула зеленой косынкой.
— Ну, — громко сказала она, подойдя поближе, — если Магомет не идет к горе…
Я заметил, что она вымыла голову: потемневшие волосы свободно свисали до плеч. Сэм промчался мимо нее, нацелясь на Рене, и подпрыгнул на метр в надежде схватить с подноса трубочку с кремом.
Барти схватил меня за локоть и вложил в руку катушку от змея.
— Это ты ошибся, — сказал он, устремившись за десертом. — Это все у тебя в голове только.
Я постоял один, пока они трое — четверо, считая Сэмми, — располагались вокруг лакированного подноса. Не шевелясь, я смотрел на океан. Откуда мне было знать, что всего через два месяца Рене и Лотта поженятся? А еще через два месяца она обнаружит, что Рене очистил все ее счета. В английской комедии Алека Гиннеса уводят в наручниках. В реальной жизни Рене и моя мать развелись, и только. Но к тому времени многое изменилось необратимо. Барти и меня отправили на несколько месяцев в частную школу-интернат; когда мы вернулись, выяснилось, что раздражительный Сэмми, так и не примирившийся с Ахиллом, был усыплен. Тогда, в воскресенье, брат мой ясно увидел то, что я мог только воображать.
В Малибу, на пустынном пляже, над головой у меня по-прежнему мотался змей. Волна у ног разбилась вдребезги сотней серебряных блесен или шариков ртути, чтобы снова собраться вместе под сверкающим зеркалом моря.
Пустыня
(1952)
Дикий Ред Берри оттолкнулся спиной от канатов и, хотя был вдвое меньше противника, ухватил его ногу и шею. С геркулесовым усилием он поднял его над головой.
— Ого, — сказал Артур, наш дворецкий. — Роскошному Джорджу туго придется.
И в самом деле, Дикий Ред бросил тяжелого борца, как грузчик бросает мешок или бочку в трюм парохода. От глухого удара задребезжал динамик нашего новенького «Зенита», а на экране с брезентового пола поднялась пыль.
— Вставай, Роскошный! Вставай! — мой брат, белокурый, как этот павший гладиатор, прыгал на пружинном диване.
Как он мог встать? Жилистый Берри всей тяжестью обрушился на грудь противника. Видна была только кудрявая голова гиганта и беспомощно дрыгавшиеся в воздухе ноги.
— Ну, теперь, кажется, конец, — сказал Артур.
— Нет, нет, нет! — взвыл Барти. — Не смей так говорить. Убью, если скажешь!
Но судьба в облике рефери уже стояла на коленях рядом с ними и готовилась похлопать ладонью по полу.
— Почему ты позволяешь ребятам смотреть свою ерунду? — В комнату вошла Мэри, жена Артура. Блеснув очками в золотой оправе, она встала перед экраном.
— Отойди, Мэри. Мне не видно.
— Сам отойди, мистер Бартон. И брат твой старший тоже. Когда ты родился, у тебя было больше разума. — Это относилось уже к мужу, почти невидимому в темной комнате, если не считать белого воротничка и белков глаз. — Ребятам завтра в школу. А поднимать их — мне. Представления вздумали смотреть на ночь глядя.
Бартон:
— Уйди оттуда! Толстая! Он вывернулся! Я знаю!
Мэри выключила телевизор.
— Вы, ребята, сейчас же…
Закончить она не успела. Барти прыжками бросился через всю комнату к телевизору.
— Тетя лошадь! — Он оттолкнул грузную женщину в сторону и повернул ручку телевизора. — Сказано тебе! Барти знает. Барти видит.
Увидели и мы: поверженный гладиатор не только вывернулся, как Гудини, но и поменялся с противником ролями. Теперь голова Дикого Реда торчала сзади между ляжек Роскошного Джорджа, словно большой борец рожал маленького.
— Глядите, Роскошный Джордж сейчас ему сделает «копра», — предсказал Артур.
Так и случилось: Роскошный Джордж с размаху сел на голову Реда Берри, вмазав его лицо в брезент.
— Ой! — вскрикнула Мэри. — Бедненький.
— Убей его! — завопил Барти. — Убей его, Джордж!
— Не волнуйтесь, — сказал я, не обращаясь ни к кому в особенности. — Все понарошку. Просто спектакль.
Но сам я беспокоился, потому что всего несколько недель назад таскал за Диким Редом клюшки на поле для гольфа в загородном клубе Ривьеры. Если уж говорить о спектакле, то устроил его я, изображая кэдди[24]. Дикий Ред, однако, не сказал ни слова, пока я носил его сумку с гремящими клюшками, и даже когда сам догадался подать ему айрон № 8 за двести метров до последней, 18-й лунки. И не нужна мне была двадцатка, которую он мне сунул. Я таскался по полю, чтобы закалить характер. Когда борец положил мяч в последнюю лунку, я пошел в клуб и записал шоколад со взбитыми сливками на счет отца.
Пристально вглядываясь в себя, в прошлое и настоящее своей семьи, Йонатан Лехави пытается понять причину выпавших на его долю тяжелых испытаний. Подающий надежды в ешиве, он, боясь груза ответственности, бросает обучение и стремится к тихой семейной жизни, хочет стать незаметным. Однако события развиваются помимо его воли, и раз за разом Йонатан оказывается перед новым выбором, пока жизнь, по сути, не возвращает его туда, откуда он когда-то ушел. «Необходимо быть в движении и всегда спрашивать себя, чего ищет душа, чего хочет время, чего хочет Всевышний», — сказал в одном из интервью Эльханан Нир.
Михаил Ганичев — имя новое в нашей литературе. Его судьба, отразившаяся в повести «Пробуждение», тесно связана с Череповецким металлургическим комбинатом, где он до сих пор работает начальником цеха. Боль за родную русскую землю, за нелегкую жизнь земляков — таков главный лейтмотив произведений писателя с Вологодчины.
Одна из лучших книг года по версии Time и The Washington Post.От автора международного бестселлера «Жена тигра».Пронзительный роман о Диком Западе конца XIX-го века и его призраках.В диких, засушливых землях Аризоны на пороге ХХ века сплетаются две необычных судьбы. Нора уже давно живет в пустыне с мужем и сыновьями и знает об этом суровом крае практически все. Она обладает недюжинной волей и энергией и испугать ее непросто. Однако по стечению обстоятельств она осталась в доме почти без воды с Тоби, ее младшим ребенком.
В сборник вошли рассказы разных лет и жанров. Одни проросли из воспоминаний и дневниковых записей. Другие — проявленные негативы под названием «Жизнь других». Третьи пришли из ниоткуда, прилетели и плюхнулись на листы, как вернувшиеся домой перелетные птицы. Часть рассказов — горькие таблетки, лучше, принимать по одной. Рассказы сборника, как страницы фотоальбома поведают о детстве, взрослении и дружбе, путешествиях и море, испытаниях и потерях. О вере, надежде и о любви во всех ее проявлениях.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Некий писатель пытается воссоздать последний день жизни Самуэля – молодого человека, внезапно погибшего (покончившего с собой?) в автокатастрофе. В рассказах друзей, любимой девушки, родственников и соседей вырисовываются разные грани его личности: любящий внук, бюрократ поневоле, преданный друг, нелепый позер, влюбленный, готовый на все ради своей девушки… Что же остается от всех наших мимолетных воспоминаний? И что скрывается за тем, чего мы не помним? Это роман о любви и дружбе, предательстве и насилии, горе от потери близкого человека и одиночестве, о быстротечности времени и свойствах нашей памяти. Юнас Хассен Кемири (р.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.