Сан-Ремо-Драйв - [13]

— Нормана занесут в черный список?

— Не беспокойся, — ответил он, хотя лицо у него было по-прежнему пепельное. — Мы затаскаем Джека по судам.

Подошла Бетти, как всегда, с подарками. Мне — запонки, явно золотые.

— Не благодари, — возразила она. — Я заработаю уйму на твоих рисунках. Маме не говори, но в начале будущего года я собираюсь сделать выставку.

Тут из-за «бьюика» появился Артур. Мы убрали чемоданы в багажник; Норман сел спереди, а мать и мы с Бартоном разместились сзади.

— Где Сэмми? — спросил отец, словно только сейчас заметил, что спаниель его не встречал. Потом вспомнил кое-что посущественнее. — А вы, ребята, почему не в своем Эмерсоне? Надеюсь, не прогуливаете?

— Некогда было забирать собаку, мистер Норман. Я подумал про себя, что у ребят будут огорчения в школе.

— Понятно, — сказала Лотта. — День Повестки. День Привлечения К Суду. Национальный праздник.

— Знаете, что сказал мистер Мёрфи? — спросил Барти. — Он сказал, что я самый быстрый мальчик в Эмерсоне. Он следил по секундомеру.

Никто не отозвался. Норман смотрел в свое окно, шурился от солнца, которое пыталось прорваться сквозь последние утренние облака; Лотта смотрела в свое.

Перед нашим домом тоже ждали репортеры. Их машины стояли по обеим сторонам Сан-Ремо-Драйв. Когда Артур опустил стекло, чтобы отпереть ворота, они окружили нас. Еще два-три десятка человек выстроились вдоль металлической ограды. Они кричали и размахивали самодельными лозунгами.

— Не представляла, что такое может быть в Ривьере[29], — сказала Лотта.

— Не обманывай себя, — сказал Норман. — Мы всегда тут были нежеланными соседями.

Мы проехали вдоль фасада и остановились на свободном месте, в углу, образованном главной частью дома и крылом. Сэмми, как заведенный, бегал вокруг пекана, приветствуя хозяев. Мэри, сложив руки на белом фартуке, стояла в задней двери. Слышно было, как по всему дому звонят телефоны. А затем, будто подхваченное ветром, трепавшим перистые листья пекана, семейство Якоби разлетелось в разных направлениях. Лотта сказала:

— Мне все равно, какая погода. Дождь так дождь! Солнце так солнце! Я иду плавать. — И ушла в спальню переодеваться.

— Артур, сними, пожалуйста, трубку с телефона, — сказал Норман. — Я хочу вздремнуть. Разбуди меня минут через десять. У меня гора сценариев. — Он поднялся в библиотеку, где стояла кожаная кушетка.

Барти увел Сэма через арку на задний двор, играть с ним в собачки фигами из изгороди. Мэри решила накрывать к обеду. Артур снял фуражку и пиджак, засучил рукава и начал протирать серебро желтой тряпкой с пятнами.

А я выскользнул через боковую калитку, пересек Романи-Драйв и подошел к дому Мэдлин. Утром в автобусе ее не было видно, это значило, что она, скорее всего, еще лежит с гриппом. Служанка-итальянка недовольно пустила меня наверх. Однажды я слышал, как Норман сказал, что ей пришлось уехать из Рима — ее родители были в родстве с Муссолини.

— Ты бы видела улыбку Патриции, — сказал я Мэдлин вместо приветствия. Она лежала в постели, оперев на колени «Гроздья гнева». — Наше падение — это ее праздник. Я думал, она засмеется мне в лицо.

— Тебя не учили стучаться? У порядочных людей это принято.

Я видел, что она не читает — или же читает, но одновременно красит ногти.

— Кто тут порядочный?

— Это верно. Ты богема. Свободен от общественных норм. Не украсит ли artiste[30] мою правую руку? Левой мне неудобно.

Я взял флакончик и стал красить ноготь протянутого мне указательного пальца. Запястье, которое я держал в руке, было горячим — температура.

— У меня новость, — сказал я.

— Да, я читала газету. Что с тобой? Почему не садишься?

Я чинно уселся на краешек матраца.

— Я не о том. Утром я видел Бетти. Она говорит, что у нас достаточно рисунков. Хочет повесить их в галерее. Это будет персональная выставка.

Мэдлин выдернула руку и хлопнула в ладоши.

— Чудесно! А ты как раз идешь в университет. Может быть, станешь гением, как Пикассо.

— Да, только у мамы Пикассо не было лучшей подруги Бетти. Все зависит от везения.

— Хорошо, что у тебя хватает рисунков. Папа… он больше не хочет, чтоб я позировала. Ему это всегда не нравилось. Я сказала ему, что ты рисуешь чаще всего со спины, но его беспокоит другое. Утром я слышала, как он кричал за завтраком. «Гнездо коммунистов! Я всегда это знал! Красная семейка! Мухоморы!»

— Это неправда. А если и было бы так, я бы не стал стыдиться. Я знаю кое-каких коммунистов, то есть бывших — так, по крайней мере, мне кажется. Они — идеалисты. Они хотели изменить мир к лучшему. Ты читаешь эту книгу? Или это — бутафория?

— Ну, конечно, читаю. Сейчас — про то, как с ними обходятся в Калифорнии.

— Это не только в Калифорнии. Так было повсюду. На Восточном побережье, в Массачусетсе, половина рабочих на клюквенных болотах были дети. Ужасно. Они стояли по грудь в воде.

Мэдлин приложила обе руки ко рту — семь накрашенных ногтей, трех я недоделал — и захихикала, как девочка.

— Что смешного? До сороковых годов не было законов против детского труда. Рузвельт пытался, но Верховный суд ему не дал. Ты перестанешь хихикать?

— Извини, Ричард. Прости. Не ожидала, что будем говорить о грибах и ягодах.