, сказал Пинча (который прожил в Марселе четыре или пять месяцев и, соответственно, изъяснялся по-французски), пойду примерю подтяжки. Синие подтяжки и ремень без пряжки, сочинил Рики, который был не чужд поэзии, а тут и Пинча вернулся в комнату, оттягивая свои подтяжки, ну, как вам, спрашивает (а вид у него точь-в-точь, как у героя старого фильма на поцарапанной серой пленке: с волос капает бриолин, подтяжки резко выделяются на фоне белой рубашки; одним словом, для полноты картины не хватало только желтого света пыльной лампочки, тихо качающейся от дуновения грустного ветра сонным вечером). А я ему и говорю: Ты как будто персонаж из фильма сороковых годов. А он, довольный: прямо в точку! Для этого и старались, а сам улыбается — Ты
Scarface[16] видел? Нет? Вы себе даже не представляете, как мне хотелось ограбить банк и выглядеть при этом как полагается, и чтобы пробор на правую сторону. И чтобы шляпа как крыло ворона! — закричал Рики (который был мастак быстро разрешать проблемы рифм и метрики), а я тем временем начал неохотно жевать еще одно яблоко. Я посмотрел на часы: четверть девятого, а Щорди все нет, из-за этого идиота вся операция провалится. Да ну тебя, не суди его так строго, он просто проспал, наверное, говорил Пинча, надевая жилетку и пиджак в мелкую-мелкую полоску, сам иди собирайся, а то еще тебя ждать придется. Мне пришлось подняться, зевнуть, пойти в комнату и начать одеваться, отложив душ до вечера. (Судя по звукам, долетавшим до меня, я пришел к выводу, что: а) Рики снимал пластинку Нино Рота, совершенно очевидно причиняя ей ущерб; и б) потом он снова ставил Шико Буарке, вне всякого сомнения, чтобы насолить мне.) Стоило мне поднести носки к носу, как вонь достигла самого моего гипофиза, что помогло мне принять решение: я открыл ящик и вытащил пару чистых носков. Вместе с тошнотворными песенками до меня долетал шум голосов этой парочки переростков, которые затеяли игру в воров и полицейских: пиф-паф-пиф-паф, а ведь уже почти полдевятого. Что, пистолет передал привет, осведомился я, намекая на Щорди. Может быть, сообщим легавым и спросим, не знают ли они, куда он запропастился? Не раскисай, парень, сейчас он придет. Тогда, о’кей. Я сел на диван и стал перелистывать старый номер журнала «Фотограмас», разглядывая сиськи, и задницы, и фотографии хорошеньких девочек, которые ждут, что судьба им улыбнется, бедные старлетки недоразвитого кинематографа; а Пинча в очередной раз изучал план города, а Рики освежал дезодорантом свои подмышки. Сцена в целом получалась весьма поэтическая: современный преступный мир заботится и о теле, и о душе (редакционная статья в журнале прогрессивных католиков). В эту самую минуту в дверь позвонили, и Пинча так и подскочил. Легавые! Эй, вы! Это легавые! кричал он, вытаскивая свои девять миллиметров и принимая позу скорее эротическую, нежели оборонительную; а Рики тем временем подошел к двери и спросил: Кто там? Знакомый голос ответил: Щорди, и Рики снял цепочку и открыл дверь (в проеме которой появился Щорди: глаза блестят, рубашка на груди расстегнута, руки легонько дрожат). Эй, чувак, так дела не делаются, с обидой произнес Пинча, что за лажа, нас сегодня утром работа ждет, а ты являешься косой. Нет-нет, защищался Щорди, не косой я, просто не выспался, а сам — рот до ушей: такая блондинка, чувак, из Филадельфии «из Фили», как там говорят, такая блондинка, что тебе и не снилось! И вот тут я окончательно потерял всякую надежду, улегся на диван и стал слушать, как Щорди оправдывался: Да нет, нет, идите к черту, у меня просто рука немного дрожит, и все. Хороший завтрак по-быстрому, и я буду как огурчик. Что? возмутился Пинча, ты хочешь сказать, что еще и не позавтракал? Поскольку холодильник был пуст, нам ничего другого не оставалось, как привести Щорди в порядок: вымыть лицо и подмышки, протереть глаза, причесать немного, а потом зарядить его пистолет, выйти на лестничную площадку, таща Щорди волоком, нажать кнопку лифта, и нажимать, нажимать на нее минут пять и вдруг услышать, как консьерж орет с нижнего этажа (лифт не рабо-о-отает!), и тогда спуститься потихоньку с восьмого этажа по лестнице пешком. Только этого нам не хватало. И вот мы в машине: заводим мотор, едем в центр по узким и широким улицам, по проспектам, и светофоры мигают всеми цветами. Эй, вы, я еще не завтракал, и тут слышится визг — «иии-их» (тормознули) — и мы идем искать какой-нибудь бар, где нам приготовят яичницу с ветчиной и нальют хорошего винца — красненького из Пенедеса — и чашечку кофейку сварят. Нет, одну… Одну? Две. Три. Четыре. Четыре набитых живота, Щорди вытирает губы и рыгает: ну, давайте, расплачивайтесь, Рики раскошеливается, и вот мы уже снова в машине и изучаем квиток штрафа, который нам вмазал какой-то чересчур строгий полицейский. И тут мы высовываем голову наружу и видим здоровый синий круг с красным ободком, который пересекает по диагонали такая же красная полоса, и понимаем: мы припарковались там, где это запрещено; и мы играем в чет и нечет, и Щорди выигрывает, а это значит, что он разорвет квитанцию на мелкие кусочки и будет вести машину, которая ревет — «ррр-рр! ррр-рр!», пока мы подъезжаем к банку, и Пинча доводит до нашего сведения, что уже половина десятого, черт возьми, ничего себе времечко, вечно вы опаздываете, с вами далеко не уедешь, и так далее. И вот наконец мы подъезжаем, паркуем машину прямо напротив отделения банка и вылезаем из машины — все, кроме Щорди, который остается за рулем и желает нам удачи, и нас теперь трое: Пинча, Рики и я. Мы подходим к стеклянной двери, открываем ее и заходим как ни в чем не бывало: на ангельских лицах сияют улыбки, когда мы нацеливаем наши пистолеты на клерков, изумленных и растерянных, которые что-то там мямлят. И мы велим им лечь на пол, все — ничком, и клиенты тоже; холодок девяти миллиметров на затылке директора банковского отделения — давай вперед, в один миг мы уже у сейфа. Эй ты, открывай скорее, говорит ему Пинча, и бедняга, у которого душа ушла в пятки, говорит: да-да-да, конечно, и рука его дрожит у замка, большого и блестящего врезного замка, и мне это кажется странным: с чего это вдруг у сейфа простой врезной замок? Скри-ип, и внутри сейфа мы обнаруживаем килограммы и килограммы красного, жирного и белесого мяса, которое воняет замороженной смертью, и тут до нас доходит, что это холодильник, а не сейф, и мы смотрим на директора банковского отделения, на котором белый фартучек, и руки у него по локоть в крови, и мы слышим, как бедняга говорит (весьма уважительным тоном и не отрывая взгляда от пистолетов): послушайте, мне кажется, вы ошиблись. И тут до нас доходит, что это мясная лавка, а не отделение банка, и нас разбирает смех, и мы просим прощения, возвращаясь в зал, где кругом на полу лежат какие-то господа и продавцы. Эй, вы, можете вставать, говорим мы, покатываясь от хохота, выходим на улицу с пистолетами в карманах и тут обнаруживаем, что дверь банка — соседняя, но никому уже неохота идти туда и совершать ограбление. Завтра еще что-нибудь придумаем, говорит Рики, разваливаясь на переднем сиденье машины, а Щорди смотрит на нас, раскрыв рот, и ничего не понимает; и всем нам хочется смеяться и пить виски, и есть чипсы. И яичницу с артишоками, добавляет Пинча.
