Самскара - [15]

Сейчас она стояла перед домом Гаруды, громко икала и сыпала проклятиями:

— Чтоб твой дом злые духи одолели, чтоб у тебя бельма на глазах выросли. Кровосос, вдову обобрал, на отца Наранаппы колдовством порчу напустил. Выйди, выйди, если ты мужчина, докажи, что я вру! Сожрал деньги нищей обритой вдовы, старуху обездолил; думаешь, тебе краденое впрок пойдет? Не надейся, не пойдет, подавишься ты моим добром! С того света буду являться, детей твоих терзать, я такая, я смогу, вот увидишь!

Лакшми не хватало воздуха, она икнула и снова взялась за свое:

— Как еще земля тебя носит, из злодеев ты злодей! Наранаппа, золотой человек, касту из-за тебя презрел, с базарной шлюхой слюбился! Брахминами себя зовете, а сами попрятались по домам, и каждый боится покойника схоронить! Какие вы брахмины, вы и не люди даже! Сдохнете сами, в низший из адов попадете вместе с неприкасаемыми, и не выйти вам оттуда! Да я, сколько на свете живу, не видела, чтобы почтенные люди мертвое тело на ночь оставляли! Где же это так делается? Рама, о Рама, последние времена настали, нет больше брахминов! Что ж вы себе головы не побреете, в мусульмане не кинетесь, что ж вы брахминов из себя строите!

— У-уу! — Шрипати с воем вылетел из дома Наранаппы, одним прыжком перемахнул веранду и помчался по улице.

— Дух! — взвизгнула Лакшмидевамма. — Наранаппы дух! Дух!

Полудурь Лакшми заковыляла от дома к дому, изо всех сил лупя клюкой по дверям.

Шрипати с размаху сиганул в речку, переплыл на другой берег и со всех ног побежал в Париджатапуру.

Чандри прикорнула на полу веранды Пранешачарии. Одна она опознала в бегущем Шрипати. Чандри не спалось от голода. К посту она не была приучена ни в этой, ни в прошлых своих жизнях, да и спать одной ей было непривычно. С того самого дня, как Чандри уехала ни Кундапуры с Наранаппой, она всегда спала на мягком матрасе, зажигала в своей комнате пахучие курительные палочки. Когда голод вконец донял Чандри, она встала и пробралась задним двором к банановым деревьям. Нащупав гроздь бананов, оставленную дозревать на дереве, Чандри с удовольствием поела, потом спустилась к речке и запила бананы водой. Идти домой она боялась- в жизни своей не видела покойника. Если бы тело Наранаппы сожгли, как положено, Чандри изошла бы слезами, оплакивая свою любовь. А так она не испытывала ничего, кроме страха. Страх и тревога-вот и все. Если Наранаппу не похоронят по обряду, он превратится в злого духа и вполне может начать ее преследовать. Чандри так хорошо прожила с ним целых десять лет, ну как она может допустить, что его не схоронили подобающим образом? Все ее естество противилось этой мысли. Все правда-Наранаппа отказался от своей высокой касты. С мусульманами трапезу делил. И Чандри тоже ела с ними. Но ей-то это не могло повредить. Рожденная проституткой, она была свободной от кастовых запретов-всегда благословенная, вечно новобрачная, не знающая вдовства. Разве может пристать грязь к проточной воде? Проточная вода всегда желанна для жаждущего, сладостна для нуждающегося в омовении, пригодна для погружения в нее статуй богов, вода всему говорит «да», не зная слова «нет». Так и Чандри. Не высыхает, не устает. Не высыхает, не устает река Тунга.

Эти брахминки, едва успев родить второго ребенка, уже ходят с запавшими глазами, ввалившимися щеками, обвисшими грудями. Чандри совсем другая. Вечная Тунга, неиссушимая, неутомимая река. Наранаппа припадал к ее телу, как набегавшийся мальчишка, всасывался, как медведь в медвяные соты, выпрыгивал, как полосатый тигр из джунглей. А теперь он ждет достойных похорон. После обряда она сможет уехать в Кундапуру и там оплакать его. Только брахминские руки имеют право касаться его тела. Наранаппа, конечно, плевать хотел на брахминские обряды, но они все равно полагаются ему. Сильный человек, горячий, своевольный, прыгал себе, кувыркался как хотел, кричал: «В ислам перейду, если они меня изгонят!» — а кто знает, что у него на уме было. Чандри не знает. Чего бы он себе ни позволял, а Пранешачарию никогда не трогал. Хоть и шумел он, хоть и мог всякое наговорить под горячую руку, но в глубине его души жил страх. И отходчивым он был-не во всем, правда. Она знала, что такое его ревность, но силу его ненависти ей было не уразуметь. Когда они только начали жить вместе, как она умоляла его:

— Не ешь, до чего мои руки дотронулись, не ешь мясо, не ешь, что вам, брахминам, есть запрещено! Давай лучше и я от мяса откажусь, а если уж станет невтерпеж, поем в городе, а в аграхаре не буду!

Даже слушать не захотел. Разве он кого-нибудь слушал? Упрямый как черт был! Жена его плаксивая, конечно, не могла с ним сладить-перебралась к матери и там проклинала Наранаппу, пока на тот свет не отправилась. А теперь Наранаппа тоже умер, и все так трудно. Кому нужны эти трудности? Скорей бы все уладилось, Чандри низко поклонилась бы аграхаре и уехала бы к себе.

Но пока что на душе у Чандри было неспокойно. Странно как! Наранаппа, который ни перед одним богом не склонялся, говорил такие странные вещи в бреду, все бормотал: «Рама, Рама! Боже, Рамачандра милостивый, Нараяна!» Или выкрикивал: «Рама! Рама!» Святые имена. Разве может произносить их человек, для которого нет ни богов, ни каст? Непонятно, что там творилось в его душе… Если не будет он — погребен, как требуется по Закону, обязательно станет злым духом. А она, Чандри, ела его соль…