Самскара - [13]

Надежды наполняли Шрипати ликованием и теснили страхи перед ночным лесом. К тому же он выпил пальмового вина, которое сразу стало забирать его, а пение заглушало пугающее лесное безмолвие. Пара бутылок «тодди», фонарик, который, к изумлению деревенских жителей, вспыхивал ярчайшим светом от легкого нажатия на кнопку, — какие духи, какие призраки посмеют напасть на путника, вооружившегося так?

Шрипати приближался к Дурвасапуре, и тело его горячилось от предвкушаемого наслаждения. Пускай жена строит из себя невесть что-ему-то что? У него есть Белли. Белли из неприкасаемых; какая разница? Как Наранаппа говорит, что богиня, что наголо обритая идова-какая разница? А Белли… Кто из брахминских девиц-чахлых, безгрудых, изо рта чечевицей несет — может сравниться с Белли! У Белли такие округлые бедра, и, когда она с ним, такая горячая, страстная, извивается как змея. Она, наверно, нагрела воду в глиняном горшке перед своей хижиной, старательно вымылась с головы до ног, глотнула «тодди» из отцовской бутылки и теперь ждет-горячая, готовая, как разогретый тамбурин. Белли не очень черная, но и не светлая, у нее кожа цвета земли, плодородной земли, облитой ранним солнцем и ждущей семени. Шрипати так хорошо представил себе Белли, что даже остановился. Он несколько раз с удовольствием нажал кнопку, включая и выключая фонарик, повернулся кругом, освещая лес, попробовал протанцевать, как актеры, игравшие демонов, низко приседая, как они, но ушиб коленку и распрямился.

Лес был пуст, только птицы, разбуженные светом, хлопали крыльями, устраиваясь поудобней. Шрипати еще больше опьянел. Он крикнул, спугивая птиц. Как настоящий актер, стал он одно за другим разыгрывать десять состояний души, которые искусство должно вызывать в зрителе: ярость, отвращение, ужас, нежность, любовь и прочее.

Шрипати воображал себя в разных ролях. Вот он играет богиню Лакшми; рано утром она пробуждает нежной песней бога Вишну, спящего в кольцах огромного змея:

О, пробудись, Нараяна.

Проснись, мой повелитель.

Уж утро засияло…

Глаза Шрипати пощипывало от нежных слез. А вот приближается божественная птица Гаруда, на которой летает Вишну, и тоже призывает бога пробудиться:

Нараяня, проснись, проснись…

Появляется мудрец Нарада, перебирая струны, он поет:

Пора вставать, о повелитель Лакшми.

Ему отвечает хор птиц, зверей и небожителей:

Уже сияет утро…

Шрипати перешел на танец, стараясь подобрать дхоти на манер женского сари. Голову он кокетливо склонил набок. Отличная штука пальмовое вино! Прямо ударяет в голову! Можно заглянуть к Наранаппе и еще с ним выпить. Шрипати стал вспоминать, в каких пьесах есть хорошие женские роли… Во всех, и что ни пьеса, то святой, который поддается женским чарам. Сколько есть прекрасных женских ролей! Менака-соблазнительница, которая помешала покаянию святого Вишвамитры. Вот, наверно, хороша была! Может быть, даже лучше Чандри. Как это никто не разглядел Белли, глаз на нее не положил; она повсюду ходит оборванкой, собирает навоз. Кто на нее смотрит? А с другой стороны, кто здесь мог разглядеть ее красоту, если брахминский глаз ничего, кроме даровой еды, не видит!

Пранешачария, когда описывает женские чары, вдалбливает им, как малым детям: «Святой был потрясен красотой богини зари, и бог вложил в его уста слова: взошла, как бедра расцветшей женщины, свежей после месячного очищения… Какая смелость воображения, какая красота слога, вслушайтесь!» Но для отупелых брахминов это был просто набор санскритских слов, которые можно ввернуть в проповедь при удобном случае. А Нагаппа из Кундапуры, актер, играющий королей, — с какой силой и страстью умеет он произносить такие слова! Как он говорит: «Гудением пчел, благоуханием жасмина полон этот сад… О кто же ты, красавица, гуляющая в одиночестве, со взором, долу опущенным? Ты точно тайною печалью тяготишься, о кто же ты?»

Шрипати шагал, улыбаясь во тьме.

Только два человека во всей аграхаре понимают, что такое красота: Наранаппа и Чандри. Чандри сама так прекрасна, ее не с кем сравнить. Пусть кто-нибудь найдет вторую такую красавицу хоть за сто миль, и я скажу, что он мужчина. Дургабхатта знает в этом толк, но он до того труслив, что может только решиться смазливую мусорщицу полапать. Конечно, настоящий ценитель красоты- это Пранешачария, вот он действительно один на миллион. Когда он читает по вечерам Пураны или разъясняет смысл отдельных стихов, самый лучший актер может умереть от зависти к изяществу его речи и звучности голоса. Пранешачария прекрасно говорит и сам бывает так красив в эти минуты. Ему все идет: и длинная прядь волос на макушке, и кастовый знак на лбу-кружок и черточка. Никто не может так элегантно набросить на себя золототканый шарф, как он. Говорят, у него их пятнадцать штук, преподнесенных в награду за победы в ученых спорах с самыми искушенными пандитами Южной Индии. Но сам он никогда не выставляет свою ученость напоказ. Бедняга, жена у него калека, у них не может быть детей. Пранешачария с такой любовью описывает героинь Калидасы-что же он сам-то чувствует при этом? Сам-то он знает, что такое желание? Ведь Шрипати в первый раз приник к Белли на берегу реки, когда он наслушался стихов Ачарии, и в нем вся кровь вскипела. Белли шла с кувшином воды на голове, ее отрепья распахнулись, и в лунном свете упруго подрагивали груди цвета земли. Белли показалась ему Шакунталой, и плоть Шрипати отозвалась на поэзию Ачарии.