Самоубийство как культурный институт - [61]

Дневник самоубийцы в жизни и в литературе

В романе «Подросток» герой-самоубийца Крафт оставляет по себе дневник, в котором в последние три дня жизни он записывал (каждые несколько часов, потом — каждые несколько минут) свои ощущения при приближении смерти. Этот дневник не приводится в романе, а лишь пересказывается: «Последняя отметка сделана была в дневнике перед самым выстрелом, и он замечает в ней, что пишет, почти в темноте, едва разбирая буквы; свечку же зажечь не хочет, боясь оставить после себя пожар. „А зажечь, чтоб пред выстрелом опять потушить, как и жизнь мою, не хочу“, странно прибавил он чуть не в последней строчке» (13:134). Товарищи Крафта, в руки которых попал дневник, рассуждают о значении таких документов. Подросток:

Я громко удивился тому, что Васин, имея этот дневник столько времени перед глазами (ему дали прочитать его), не снял копии, тем более, что было не более листа кругом и заметки все короткие, — «хотя бы последнюю-то страничку!» Васин с улыбкой заметил мне, что он и так помнит, притом заметки без всякой системы, о всем, что на ум взбредет. Я стал было убеждать, что это-то в данном случае и драгоценно, но бросил и стал приставать, чтоб он что-нибудь припомнил, и он припомнил несколько строк, примерно за час до выстрела, о том, «что его знобит»; «что он, чтобы согреться, думал было выпить рюмку, но мысль, что от этого, пожалуй, сильнее кровоизлияние, остановила его». «Все почти в этом роде», — заключил Васин.

— Но ведь последние мысли, последние мысли!

— Последние мысли иногда бывают чрезвычайно ничтожны. Один такой же самоубийца именно жалуется в таком же своем дневнике, что в такой важный час хотя бы одна «высшая мысль» посетила его, а, напротив, все такие мелкие и цустые (13:134)[465].

В романе вопрос о ценности последних мыслей остается открытым.

Как и его герой, Достоевский испытывал острый интерес к тому, что ощущал человек, бывший лицом к лицу со смертью. Что мог рассказать такой человек? Странным образом в своем письме к брату, написанном непосредственно после «казни», Достоевский немного рассказал о своих «последних мыслях»: «Жить мне оставалось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех твоих; в последнюю минуту ты, только один ты, был в уме моем» (28/1:161). Главное содержание его письма — опыт воскресения к новой жизни и символическая интерпретация пережитого как аналога смерти и воскресения Христа. Что могли рассказать другие? Отчеты самоубийц о последних минутах обладают особым весом: человек, который сам назначает время и способ своей смерти, казалось бы, имеет все шансы составить достоверный протокол умирания — самого недоступного из всего переживаемого человеком[466]. Достоевский имел доступ к таким документам, по его собственным словам (в «Дневнике писателя» за 1876 год), «года полтора назад мне показывал один высокоталантливый и компетентный в нашем судебном ведомстве человек пачку собранных им писем и записок самоубийц, собственноручных, написанных ими перед самою смертию, то есть за пять минут до смерти» (24:54). (По мнению редакторов Полного собрания сочинений Достоевского, этим человеком был А. Ф. Кони.)

По всей видимости, работая над историей Крафта, Достоевский знал о записях Крамера о его последних минутах. До нас дошли два варианта дневника Крамера — пересказ Кони в его воспоминаниях, опубликованных в 1920-е годы, и публикация Лихачева. Согласно Кони, последняя запись в дневнике Крамера была такова:

Скоро 12 часов! Все готово. У меня легкий озноб, и я немного зеваю, но совершенно спокоен. Хотел выпить коньяку, но вино, говорят, усиливает кровотечение, а я и без того здесь напачкаю. Какая плохая книга «Анатомия Дондерса»! Два больших тома убористой печати, а нельзя найти, как с точностью определить место сердца[467].

В исследовании А. В. Лихачева содержится, как я считаю, другой вариант того же документа:

Четверг 1 ч. 45 мин. ночи.

Я нисколько не чувствую ни волнения ни страха. Мне кажется, что я собираюсь лечь спать, меня даже очень клонит ко сну. Но меня почему-то сильно знобит, впрочем, озноб я чувствую уже с месяц. Для тогЪ, чтобы согреться, я выпил несколько рюмок рому; но я знаю, что ром увеличит также кровотечение, как и все крепкие напитки, и потому я еще его пью, но вовсе не для того, чтобы в опьянении легче было застрелиться. Я чувствую в себе настолько твердости, что мог бы не закрывая глаз стать под дула направленных прямо в меня десятка ружей. Впрочем, для меня все равно, что бы обо мне ни думали. Чем тверже становится мой дух, тем более я начинаю себя уважать. Я понимаю теперь чувство Христа на кресте… 2 ч. 45 мин. ночи.

Я удивляюсь физиологии Дрепера — она из 3 томов, а нет даже указания, как расположено сердце, а как на беду анатомия оставлена мною в Москве. Три часа приближается — я прошу прощения у владельца дома, что нарушаю покой в его доме[468].

Какой из этих вариантов, был известен Достоевскому? Дневник Крафта в «Подростке» близок к варианту, сообщенному Кони. Так, герой Достоевского боится «излишнего кровоизлияния», заботясь о «благообразии вида», оставленного после себя (13:134). Этой детали нет в дневнике, опубликованном Лихачевым, — напротив, здесь самоубийца стремится увеличить кровотечение (очевидно, чтобы ускорить смерть). Очевидно, что публикация Лихачева, претендующая на научность, более надежна, чем мемуары Кони, опубликованные через пятьдесят лет после происшествия.