Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского - [45]
Медем сделал запрос в Петербург. В ответе, с которым Медем должен был ознакомить министра иностранных дел Франции, сообщалось, что российский представитель поступил очень правильно, не вступая в дискуссию по вопросу этикета, что, впрочем, император находил бесполезным, поскольку король французов не был ему «дорогим», и, следовательно, он не имел к нему братских чувств; поэтому, делался вывод в письме, не надо просить больше того, что дают. С этого времени, по словам Аппоньи, Луи-Филипп еще больше сетовал на российский двор, а графу Медему приходилось лишь выслушивать жалобы[297].
Следующим за Мортье на пост посла Франции в России был назначен другой маршал – Николя-Жозеф Мэзон. Сын крестьянина, он был обязан славой и графским титулом службе в пехоте. Дивизионный генерал времен Империи, он продолжил военную карьеру при Реставрации. От короля Карла X он получил маршальский жезл за победоносную экспедицию в Морею против Ибрагим-паши в 1828 г. Бурбонам Мэзон был обязан также титулом маркиза и достоинством пэра Франции. Несмотря на это он принял Июльскую революцию, две недели возглавлял министерство иностранных дел, после чего был отправлен послом в Вену. В первые дни января 1833 г. стало известно о его назначении в Петербург. Посол, однако, не торопился с прибытием в Россию, проведя целый год в Берлине. Вероятно, причиной длительного отсутствия дипломата были не столько проблемы со здоровьем, как значилось в официальных документах, сколько Восточный кризис 1833 г., усиливший напряженность в двусторонних отношениях. Протест главы кабинета герцога Л.-В. де Броя против Ункяр-Искелессийского договора о русско-турецком оборонительном союзе был составлен в резких тонах. Поэтому вполне понятно, что в Париже предпочли подождать, прежде чем направлять посла в Петербург, где он рисковал встретить холодный прием со стороны императора и двора.
Мэзон полагал, что можно попытаться изменить отношение Николая к Франции, опираясь на поддержку Великобритании. Несмотря на то что он не достиг серьезных успехов, внешнее доброжелательство со стороны императора было очевидно. Мэзон являлся живым напоминанием об идиллическом периоде франко-российских отношений накануне Июльской революции. Император Николай даже превозмог брезгливость и в общении с дипломатом не обходил больше молчанием имя Луи-Филиппа, отдавая должное его миролюбию и мудрости. Ностальгия по прежним временам дружбы, борьба короля Луи-Филиппа против пропаганды революционных идей, порицание интриг легитимистов и взаимное желание сближения – таковы были темы бесед посла Мэзона с императором.
В мае 1835 г. Мэзон покинул Петербург, чтобы занять пост военного министра Франции. Задержки императорского кабинета с назначением посла в Париж на место переведенного в Лондон Поццо ди Борго вызывали подозрения, что император Николай I сохранял свое нерасположение к Июльской монархии[298]. Преемником двух маршалов на посту главы посольства стал гражданский дипломат барон Проспер де Барант.
Проспер де Барант и дипломатический инцидент 1841 г.
Назначению Амабля Гийома Проспера Брюжьера барона де Баранта послом Франции в России в сентябре 1835 г. предшествовали долгие раздумья французских властей о целесообразности такой меры. По традиции, начиная с эпохи Наполеона, Францию в Петербурге представляли военные. Российский император и его двор, а соответственно, и дипломаты, жили в ритме парадов и маневров. Поэтому ежедневное присутствие на них было наилучшим способом установить доверительные отношения с государем. Но охлаждение в двусторонних отношениях, вызванное Июльской революцией, изменило ситуацию. Мортье и Мэзон считали порой бесполезным и даже неуместным свое присутствие на военных смотрах, ведь общение на парадах предполагало известную раскованность в отношениях с генералами и сановниками, в то время как следовало сохранять дистанцию. Аргументация в пользу гражданского лица прозвучала убедительно, а отсутствие военного звания позволяло Баранту отклонять приглашения на летние маневры в Красном Селе, хотя избегать их вообще ему не удавалось[299].
Барон де Барант, выходец из старинной аристократической семьи, прославленный литератор и историк, администратор наполеоновской эпохи, политик, известный своими умеренно-либеральными взглядами, человек сугубо штатский – таким был новый посол Луи-Филиппа при императоре Николае[300].
В свое время академик Е.В. Тарле подметил, что со времен Июльской монархии и вплоть до революции 1848 г. французские послы чувствовали себя в Петербурге «как во враждебном стане». Русский двор и аристократия во главе с салоном супруги вице-канцлера графини М.Д. Нессельроде, сообразовываясь с политикой государя, относились к французскому посольству с «ледяной вежливостью»[301]. Сама Мария Дмитриевна отзывалась о бароне Баранте весьма лестно. Она писала сыну Дмитрию из Бадена 25 сентября 1835 г.: «Посол, которого назначила Франция, г-н де Барант, хороший писатель; помимо его работ, о нем говорят как о человеке очень умном и очень деловом…»[302]
О пребывании в России барона де Баранта мы можем судить по сведениям, отраженным им в двух совершенно разного рода источниках. Первый – это дипломатическая переписка Баранта, представленная на страницах восьмитомных воспоминаний барона, опубликованных его внуком в конце XIX в.
