Сами боги - [15]

Ламонт сделал единственное, что ему оставалось, - он ушел. Ушел, ничего не понимая, расстроенный тем, что, действуя из самых лучших побуждений, он почему-то вызвал только гнев и озлобление.
And then he found that his historical sources were suddenly drying up.	А затем его исторические источники начали пересыхать один за другим.
Those who had been loquacious enough a week earlier now remembered nothing and had no time for further interviews.	Люди, которые неделю назад охотно отвечали на его вопросы, теперь ничего не помнили и не находили времени для дальнейших бесед.
Lamont was irritated at first and then a slow anger began to build within him.	Вначале Ламонт сердился и недоумевал, а потом в нем начали нарастать ожесточение и злоба.
He looked at what he had from a new viewpoint, and now he began to squeeze and insist where earlier he had merely asked.	Он оценил собранный им материал с новой точки зрения и принялся требовать и настаивать там, где прежде вежливо просил.
When he met Hallam at department functions, Hallam frowned and looked through him and Lamont began to look scornful in his turn.	Когда они с Хэллемом случайно оказывались рядом на совещаниях или официальных приемах, Хэллем хмурился, делая вид, будто не замечает Ламонта, а Ламонт в свою очередь начинал презрительно морщиться.
The net result was that Lamont found his prime career as para-theoretician beginning to abort and turned more firmly than ever toward his secondary career as science-historian.	В результате Ламонт обнаружил, что на избранной им ниве паратеории его явно не ждет ничего хорошего, и решительно обратился ко второй своей профессии - профессии историка науки.
6 (continued)	6 (продолжение)
"That damned fool," muttered Lament, reminiscently.	- Ох, какой идиот! - пробормотал Ламонт, все еще во власти воспоминаний о тех днях.
"You had to be there, Mike, to see him go into panic at any suggestion that it was the other side that was the moving force.	- Видел бы ты, Майк, в какую панику он впал при одном только предположении, что инициатива принадлежала им.
I look back on it and I wonder-how was it possible to meet him, however casually, and not know he would react that way.	Теперь я просто не понимаю, как можно было с первого взгляда не догадаться, каким образом это на него подействует.
Just be grateful you never had to work with him."	Радуйся, что тебе с ним работать не приходилось.
"I am," said Bronowski, indifferently, "though there are times you're no angel."	- Я и радуюсь, - сказал Броновский скучным голосом. - Хотя и ты не ангел, если уж на то пошло.
"Don't complain.	- Не жалуйся!
With your sort of work you have no problems."	В твоей работе тебе никто палок в колеса не вставляет.
"Also no interest.	- Зато ею никто и не интересуется.

Who cares about my sort of work except myself and five others in the world.	Кому нужна моя работа, если не считать меня самого и еще пятерых человек в мире?
Maybe six others -if you remember."	Ну, может, шестерых. Помнишь?
Lamont remembered.	Ламонт помнил.
"Oh, well," he said.	- Ну, ладно-ладно - сказал он.
4	4
Bronowski's placid exterior never fooled anyone who grew to know him even moderately well.	Добродушная вялость Броновского могла обмануть только совсем не знавших его людей.
He was sharp and he worried a problem till he had the solution or till he had it in such tatters that he knew no solution was possible.	Он обладал на редкость острым умом, и раз взявшись за какую-нибудь задачу, терзал ее до тех пор, пока не находил решения или не оставлял от нее лишь жалкие клочья, которые явно доказывали, что она вообще решения не имеет.
Consider the Etruscan inscriptions on which he had built his reputation.	Взять хотя бы этрусские надписи, принесшие ему известность.
The language had been a living one till the first century a.d., but the cultural imperialism of the Romans had left nothing behind and it had vanished almost completely.	Этрусский язык был живым еще в первом веке нашей эры, но культурный шовинизм древних римлян уничтожил его с такой полнотой, что от него не осталось почти никаких следов.
What inscriptions survived the carnage of Roman hostility and-worse-indifference were written in Greek letters so that they could be pronounced, but nothing more.	Буквы отдельных надписей, сохранившихся несмотря на вакханалию римской враждебности и - что еще хуже - всеобщее равнодушие, походили на греческие, что позволяло угадывать звучание слов. Но этим все и исчерпывалось.
Etruscan seemed to have no relationship to any of the surrounding languages; it seemed very archaic; it seemed not even to be Indo-European.	У этрусского языка словно бы не было родственников среди соседних языков, он казался очень древним и, возможно, даже не был индоевропейским.
Bronowski therefore passed on to another language that seemed to have no relationship to any of the surrounding languages; that seemed very archaic; that seemed not even to be Indo-European-but which was very much alive and which was spoken in a region not so very far from where once the Etruscans had lived.	Это навело Броновского на мысль обратиться к другому языку, который тоже словно бы не был родственным ни одному из соседних языков, который тоже казался очень древним и, возможно, даже не был индоевропейским, - но язык этот был вполне живым, и говорили на нем в области, расположенной не так уж далеко от тех мест, где некогда обитали этруски.