Самая кровная связь. Судьбы деревни в современной прозе - [68]

Наметившийся социальный подход критики к повести «Белый пароход», ее попытки так истолковать философскую притчу писателя тут же вызвали резкое несогласие. Литературовед Т. Наполова в статье «Национальная самобытность литературы и духовный облик героя» (журнал «Волга», 1972, № 10) вновь вернулась к «Белому пароходу», чтобы высказать свою убежденность в том, что пафос повести — именно и как раз «в утверждении национальных начал, национальных традиций, в поэтизации духовного опыта наций». Причем опыт этот критиком берется вне какой бы то ни было социальной дифференциации, как целостный и неизменный. Т. Наполова не согласна с критиками, которые видят в этой повести неприятие «метафизически-неизменной национальной сущности, безразличной к ходу времени и истории». Более того, будто бы при переиздании повести «Белый пароход» автор, внеся некоторые изменения в журнальный вариант, усилил национальный пафос и звучащую в ней и прежде идею «преемственности высших духовных и нравственных ценностей киргизского народа». Он сделал это будто бы за счет усиления звучания образа шофера Кулубека в повести, а также подчеркнув тему злого «рока» в судьбе старика Момуна, то есть, по мнению Т. Наполовой, полностью защитив его, — ибо прежде «критики уничижительно отзывались о Момуне, тем самым субъективистски истолковывая идею повести». В чем суть этого «субъективизма», понятно, — в утверждении, будто в повести «Белый пароход» Ч. Айтматов показал «бессилие патриархальности».

Но обратимся к повести. Для каждого внимательного читателя повести очевидно, что автор ее относится к старому Момуну вовсе не однолинейно, что Ч. Айтматов всем сердцем любит и жалеет расторопного Момуна. «Прозвище такое Момун заслужил неизменной приветливостью ко всем, кого он хоть мало-мальски знал, своей готовностью всегда что-то сделать для любого, любому услужить», — сообщает писатель. При всей мягкой ироничности, с которой он ведет рассказ об этом своем герое, Ч. Айтматов настойчиво стремится передать всю меру тепла, грусти и нежности, с которой относится не только к мальчику, но и к деду, олицетворяющему для мальчика свет добрых человеческих начал.

Нет сомнения, что, по глубочайшему убеждению писателя, ценности нравственного опыта и устремлений народа, которые брезжат, светятся в поэтической легенде о Рогатой Матери-оленихе, завещавшей людям «дружбу и в жизни и в памяти», — общечеловеческие, а следовательно, и наши ценности. Эти естественные ценности реально живут в сердце старого Момуна, «добряка» Момуна, и в душе мальчика, в их любви друг к другу, в их отношении к природе и к людям, в их противостоянии быкоподобному Орозкулу с «красным, низко заросшим лбом».

Орозкул порвал с традициями трудовой народной морали. Он относится к жизни с полнейшим нигилизмом и цинизмом: «... Какая там, к черту, олениха, когда за копейку готовы друг другу в горло впиться или в тюрьму засадить! Это в прежние времена люди верили в олениху. До чего же глупые и темные были тогдашние люди, смешно! А теперь все культурные, все грамотные! Кому нужны они, эти сказки для малых детей», — спорит Орозкул с Момуном. Казалось бы, он, в отличие от Момуна, современен.

«Современен» — по формам проявления своей потребительской сущности. Современен его комплекс: «Вот там, в городе, жизнь, так жизнь! Туда бы двинуться, там бы где пристроиться. Там умеют уважать человека по должности... Эх, взыграл бы я, как сытый конь на овсе!» Об этой неудовлетворенной страсти Орозкула знает и старый Момун: «Только бы ему было хорошо. Все вокруг должны угождать ему... Хорошо еще, когда сидит такой вот в горах, в лесу и под рукой у него народа — раз-два и обчелся. А ну, окажись он у власти повыше? Не приведи, боже...»

Но нет, не современен Орозкул по внутренней сути своей. Он — потомок тех, кто оскорбил, по легенде, когда-то Рогатую Мать-олениху, обрек на несчастья и раздоры род бугинцев. А оскорбили, обидев ее, говорится в легенде, сыновья богатого бая, решившие убить марала, чтобы водрузить оленьи рога на могиле своего усопшего отца.

«Старики возмутились:

— По какому праву убили марала? Кто посмел поднять руку на потомство Рогатой Матери-оленихи?

И им отвечают наследники богача:

— Марал убит на нашей земле. И все, что ходит, ползает, летает в наших владениях, от мухи до верблюда, — это наше. Мы сами знаем, как нам поступить с тем, что наше. Убирайтесь».

Дух собственничества — вот что, по легенде, убило совесть и человечность в таких людях, как Орозкул, что заставило Рогатую Мать-олениху увести последних детей своих, а с ними добро, правду и красоту за далекий перевал...

Не лишена социальных начал старинная легенда, которая в назидание современникам приводится в повести «Белый пароход»!

Уже в этом, в толковании зла жизни, воплощенного в повести в образе Орозкула, Ч. Айтматов расходится с Вл. Солоухиным, с тем пониманием повести, которое высказано Т. Наполовой. По идее Вл. Солоухина, отсутствие красоты и веры в душе Орозкула делает его таким, каков он есть. По мысли Ч. Айтматова, зависимость тут иная! Вчитайтесь еще раз в текст легенды, на которой основана повесть: дух собственности и наживы, то есть социальная действительность, — вот что заставило бугинцев когда-то забыть заповеди Рогатой Матери-оленихи, заповеди добра и красоты. «...Там, где деньги, слову доброму не место, красоте не место».