Самая главная тайна - [68]

— Позвольте, что за тон? — запротестовал пан историк. — Как вы смеете так разговаривать? Я вас...

— У нас слишком мало времени, — бесцеремонно оборвал его Герман Тарасович. — Все летит к черту!

— Говорите тише, — свистящим шепотом потребовал пан историк. — Отказываюсь понимать... э-э-э... ваше эмоциональное состояние. Вы, полагаю, не в себе. Выгоните мальчишек. Невозможно нормально разговаривать. В общем... э-э-э... шеф вызывает вас к себе.

Герман Тарасович насторожился, секунду или две молча смотрел на директора музея.

— То есть как? Он вернулся?

— Да. И немедленно вызывает вас.

— Странно. Но это меняет дело, — пробормотал Герман Тарасович. — Вы его лично видели?

— Лично, лично, — подчеркнул пан историк. — Он просил меня разыскать вас. Крайне удивлен... что с вами случилось, Герман Тарасович? По-моему, голову потеряли вы. Что за комедия? Я вижу здесь пасынка Дементия Александровича. Он связан! Немедленно развяжите и отпустите мальчиков. Немедленно!

— Не спешите. Я их развяжу, как только они мне покажут лаз.

— Андрей Богданович, я говорил, что ему влетит от полковника, — вмешался в разговор Валька. — Развяжите вы, я требую.

— Да, да, случилось какое-то недоразумение, — заулыбался директор музея. — Мы замнем эту нелепую историю. Я приношу вам свои искренние извинения.

— Бросьте болтать, — снова оборвал его Герман Тарасович. — К черту все ваши свинячьи секреты! Вы знаете, что шеф полковника получил отставку? Я говорю вам, что все летит к чертям!

— Не может быть. Это невероятно! — испуганно выдохнул директор музея.

— Вероятнее самой смерти. У меня точные данные из центра. И теперь вы понимаете, что это значит? Обстановка скатывается к эвакуационному положению.

— Избегайте паники. — Директор музея покосился на мальчиков, которые не пропускали из разговора взрослых ни слова. — Во всяком случае мы должны...

Он не договорил и снова посмотрел на пленников. Окинул мальчиков взглядом и Герман Тарасович.

— Это уже не имеет значения, — сказал он. — Все рушится. Но мальчишки мне нужны, и вот почему. К сожалению, я обнаружил еще один след. Вчера здесь побывал мужчина крепкого телосложения и, по-моему, достаточно опытный человек. Кажется, самые худшие наши предположения оправдываются: инородный икс не обезврежен. Это он побывал здесь. Несомненно, он. Мы ворон ловили, милейший! Нас провели, как детей. Я теперь окончательно убежден, что эта девка с ним была связана, и теперь пусть сам Скорняк расхлебывает кашу. Хорошо, что он прибыл живым и невредимым. Нам с ним надо встретиться. Но на поверхности разговаривать опасно. Немедленно возвращайтесь к нему и передайте: пусть идет сюда.

Директор музея возмущенно развел руками:

— Герман Тарасович, я еще раз указываю вам на недопустимость подобного тона. И что за формулировка: пусть идет сюда. Что означает это, мягко говоря, неудачное выражение? Не напоминает ли оно приказ?

— Нет, не напоминает, — злобно ответил Герман Тарасович. — Вы глупый осел!

— А вы, — затопал ногами директор музея, — вы мерзкий тип, хлоп, который... который... вы, который!..

Он захлебнулся словами.

Кожаный шофер ударил пана историка в подбородок. Тот отлетел к стене и застонал в полутьме коридора.

— Не ушиблись, Андрей Богданович? Сами встанете, ясновельможный пан? Или, может, помочь?

Директор музея в ответ что-то промычал.

— Да, я быдло, хлоп, — насмешливо продолжал Герман Тарасович, не замечая, что моток веревки с его плеча слетел на пол. — Называйте, как вам угодно. Мой отец таскал графские ночные горшки, старый граф бил его палкой за малую провинность. И мне доставалось от вашего двоюродного братца, палку покойничка помню. Так что же? Вы еще воображаете, что ничего не переменилось? Переменилось, ясновельможный! Где ваш братец и что такое теперь вы?

— Прекратите, — прохрипел директор музея. — Что вам пришло в голову?.. Здесь не место... Я требую объяснений. А ваши отношения с графом, которого вы почему-то называете моим братцем — бред какой!.. — меня совершенно не интересуют. — Он поднялся на ноги и стал отряхиваться. — Невероятно... Наглость какая! Да кто вы, собственно говоря, милейший?

— Быдло, хлоп, — с сарказмом повторил Герман Тарасович. — И тем не менее идти к Скорняку придется вам. Это приказ.

— На каком основании вы мне приказываете?

— Объяснять буду после. Отправляйтесь немедленно, не мешкайте ни минуты.

— Послушайте, Герман Тарасович, эту... э-э-э... оригинальную беседу мы можем вести бесконечно. Оставим наконец в стороне наши... э-э-э... внезапные разногласия. Положим, они вызваны серьезностью момента, о чем я не догадывался. Но какой бы серьезной ни сложилась ситуация, сколько бы раз вы мне ни повторяли: «Я приказываю!» — у меня все равно не повернется язык передать ваши... э-э-э... пожелания шефу. Он сердит, он зол, он вне себя. Послушайте, чтобы заставить его повиноваться, мне нужны веские аргументы.

— Перестаньте болтать, Андрей Богданович, аргументы у вас будут. Прежде чем передавать распоряжения, скажите: явился странник. Только два слова: явился странник.

Директор музея недоверчиво помолчал.

— Вы убеждены, что этого будет достаточно? — наконец проговорил он.