Самая главная тайна - [70]

Кожаный шофер стоял на месте, ждал. Но ни Валька, ни Петька Птица его не видели. Они лишь слышали голоса.

Кожаный шофер. Где полковник? Почему вы один?

Директор музея. Герман Тарасович, все пропало! Он... он...

Кожаный шофер. Говорите!

Директор музея. Его взяли. Он... арестован.

Кожаный шофер. О-о, дьявольщина! Они нас опередили! Когда это случилось?

Директор музея. Двадцать минут назад.

Кожаный шофер. Вы не перекинулись с ним ни словом?

Директор музея. Я увидел только, как его вывели. Машина стояла у ворот.

Кожаный шофер. Вас никто не заметил?

Директор музея. Я прятался в кустах.

Кожаный шофер. На каком расстоянии?

Директор музея. Очень близко. Метрах в двадцати.

Кожаный шофер. Вы же могли стрелять!

Директор музея. Стрелять? В кого? Их было пятеро, не считая шофера.

Кожаный шофер. Верните парабеллум.

Директор музея. Пожалуйста.

Кожаный шофер. Стрелять надо было в одного. Одного выстрела было бы вполне достаточно, чтобы помочь шефу без лишних волнений отправиться на тот свет. Вы этим выстрелом не воспользовались! Шеф арестован у вас на глазах живым и невредимым. Вы понимаете, что это означает? Живой и невредимый он нужен был на свободе. На сво-бо-де! А в лапы к чекистам он должен был попасть только мертвым!

Директор музея. Я понимаю. Нам грозит смертельная опасность, но...

Кожаный шофер. Она грозит в первую очередь вам. Трое в живых — это слишком большая роскошь в сложнейшей ситуации. Я рассчитывал, что через час нас останется только двое. Шеф исчерпал себя. Он уже был лишним, а теперь лишним оказываетесь и вы.

Директор музея. Простите... что вы этим хотите сказать?

Голос директора музея прерывался от страха. А бывший слуга полковника Скорняка говорил резко, зло. Нетрудно было догадаться, что один голос принадлежит осужденному на казнь, другой палачу.

— Вы сами подписали свой приговор, граф. Мне лишь остается привести его в исполнение.

В подземелье грохнуло. Вспышка выстрела была короткой, словно кто-то на мгновение чиркнул спичкой.

Освобождение

Кожаный шофер выстрелил в упор, и, как впоследствии выяснилось, прямо в сердце. Директор музея упал без стона.

Но падения его тела Валька не услыхал. Он прижался к Петьке. Петька прижался к нему. И в ту же минуту дверь, возле которой они затаились, подалась вперед, и что-то мокрое коснулось Валькиного плеча. Большая теплая мокрая рука ощупала Валькино лицо. Это была не страшная рука, рука друга. И принадлежала она — ошибки тут быть не могло! — Валентину Марчуку, демобилизованному воину.

«Ах, как вы мне мешаете, разбойники!» — сказала эта рука, сжимая Валькин нос.

«В коридор, за дверь!» — толкнул Марчук Вальку.

И загрохотали отшвыриваемые Марчуком ящики.

А затем все смешалось: вспышки света, крики, выстрелы. У Вальки было такое ощущение, словно подземелье взрывается. Как будто обрушивался тяжелый потолок, падали стены. Метались изломанные неестественные тени. Но ничего не падало и не рушилось. Это шел короткий жестокий бой. «Сдавайтесь! Вы окружены!» — кричал Марчук[13].

Валька немного опомнился (до этого он чувствовал себя, по его словам, замороженным), когда кожаный шофер бросился наутек по коридору. Валька видел, как мелькнула его спина, освещенная фонарем Марчука. Эту спину, несомненно, увидел и Петька Птица. Именно тогда он и совершил то, что спасло, может быть, несколько жизней. На первый взгляд, это было совершенно безрассудно и напрасно. Петька кинулся к своему аркану и, не раздумывая, не целясь, метнул веревку вслед убегающему. Он, конечно, не попал. Ему некогда было распутывать веревку. Она летела бесформенным клубком. Но, упав на пол, она одним концом хлестнула кожаного шофера по ногам. Он споткнулся, запутался и грохнулся на пол, выронив оружие. Марчук догнал беглеца и ударил рукояткой своего пистолета по затылку. А в это время Петька Птица завладел оружием врага.

— Ну, герой, герой, — сказал Марчук, тяжело дыша. — Но все равно выпороть бы надо!

Тоннель коридора наполнился грохотом сапог. Со стороны железной лестницы, ведущей в верхние этажи, приближались люди в военной форме, в фуражках со звездами. Свет многочисленных фонарей залил площадку. Стало видно, как днем при ярком солнце. В глаза бросилось скорчившееся тело у стены. Из-под него натекла густая, как краска, багровая лужа. Валька увидел оскал золотых зубов. У него закружилась голова, что-то подступило к горлу.

— Один мертв, второго взяли живым, товарищ майор, — сквозь звон в ушах услыхал Валька голос Марчука. — А это те самые ребята, о которых я вам докладывал. Петр Птица, вот он, герой. А этот — Валя Мельников. Тезка, что с тобой?

— Голова что-то... и ноги... подгибаются, — прошептал Валька.

Запах свежей крови бил в нос, голова кружилась.

— Ты не ранен? — подбежал к нему Марчук.

— Нет, я не ранен. Это пройдет...

— Ах вы, ребята! — осуждающе покачал головой Марчук. — Я же вам говорил, мы же уславливались!

В это время Петька Птица все еще стоял с пистолетом в руке. К нему подошел один из военных, старший по званию. Петька протянул ему пистолет.

— «Парабеллум 33», — сказал военный. — Эсэсовская штучка. — Он повернулся к кожаному шоферу. — Как говорится, видно птицу по полету! — Затем распорядился: — Вывести арестованного. Тело убрать. Всех посторонних удалить. Подвалы опечатать.