Самая главная тайна - [50]

Валька невольно вздохнул. Он, конечно, спокойно и счастливо жил в маленьком городке на Каме. Но не слишком ли спокойно и счастливо? И стоит ли теперь жалеть о том бездумном спокойствии? Поэт Багрицкий писал:

Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед.

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Правильные слова написал поэт! Валька любил это стихотворение. У всех была боевая молодость. Кто в гражданскую войну рубился с беляками, кто в Великую Отечественную с фашистами. А Валька, что, хуже всех? Или Петьки Птицы он хуже? Петька сидит сейчас в темном подземелье, ждет не дождется ночи, и еще неизвестно, у кого больше ответственности, у него или у часового с винтовкой, который ходит по крепостному двору.

«Бинокль бы сейчас!» — пожалел Валька.

Но бинокль лежал в кабинете Дементия Александровича, а кабинет был заперт, ключ полковник увез с собой. Даже мать и та не имела права входить в кабинет: там у Дементия Александровича хранились важные государственные документы. Валька заглянул в кабинет, устланный коврами и увешанный холодным оружием, только раз, и то мельком: он даже не успел сосчитать сабли, украшавшие стены.

«Без бинокля не разглядишь ничего», — опять пожалел Валька и хотел отойти от окошка, когда внизу послышался голос Германа Тарасовича.

— Где он? Где? — вроде бы проговорил садовник.

Валька перегнулся через подоконник и увидел возле калитки Фому, с которым и разговаривал Герман Тарасович. Фома пожимал плечами и затравленно озирался, а садовник, должно быть, донимал Владека одним и тем же вопросом.

— А откуда я знаю?.. А мне-то что?.. — лепетал Владек.

«Ах он, подлый, все выпытывает, выпытывает!»

Валька скатился вниз по лестнице, выскочил во двор.

— А-а, Мельников! — увидев его, обрадовался Фома. — На минутку можно?..

Покосившись на Вальку, Герман Тарасович отошел к гаражу.

— Он что? Расспрашивал о чем?.. — осведомился Валька.

— О Петьке, — прошептал Фома. — Спрашивал: где он? Куда исчез? Чего ему надо?

— Надо, значит. Ты не сказал?

— Я сам не знаю. А ты?

— И я тоже. Ты ко мне?

— Да. Дело есть.

— Пойдем в комнату, а то этот еще подслушает. Ты его опасайся. Важное дело? — спросил Валька.

— Все то же. Нам надо продолжать.

— Что продолжать?

— Смотри, этот дядька уши навострил.

— Ладно, заходи ко мне.

Валька ввел Фому на веранду. Здесь было жарко и приятно пахло на солнцепеке цветами.

— Эге! — сказал Фома, остановившись на пороге. — Это что у вас?.. Будто сад...

— Оранжерея. Пойдем.

— Оранжерея? — не поверил Фома. — Ты серьезно?

— Серьезно, серьезно...

Валька вспомнил, как сам удивился, войдя первый раз на веранду.

— А это что? — спросил Фома, когда Валька провел его в свою комнату.

— Здесь я живу... сплю, — неохотно отозвался Валька.

— Один? — Фома не поверил своим глазам.

— Можешь считать, что с отцом...

Фома скользнул по портрету взглядом и, не желая принимать никаких оправданий, возмущенно проговорил:

— Да хоть бы и так! Тут и для двоих жирно будет. У нас на всех, на пятерых, и то комната меньше!

— Послушай, Владек... Я разве виноват?

Фома изумленно взглянул на Вальку, ноздри его большого сплюснутого носа заметно раздулись.

— Я, может, виноват? — напористо спросил он. — Эге-е! Он еще оправдывается! Что я, хуже тебя? Вот скажи, я — хуже?

— Что ты пристал? — пробормотал Валька. Упреки Владека были справедливыми. — Не ты и не я... не мы виноваты. И я разве сказал, что ты хуже? Мы одинаковые.

— Не-ет, — возразил Фома, глядя на Вальку, как на преступника, — выходит, что неодинаковые! Ты живешь, как барчук, а я — как бедняк. И, значит, ты мне не пара!

— То есть как это я как барчук? — обиделся Валька. — Какой я барчук? Ты говори, говори, да не заговаривайся!

— Что, не нравится? — торжествуя, продолжал Фома. — Кто же, если не барчук? Отдельная комната и вот... велосипед. Как же не барчук, если у тебя имеется настоящий велосипед. У меня же нет велосипеда, а у тебя он, видишь, стоит. Барчук, барчук и есть!

Говоря это, Фома показывал пальцем на велосипед, подаренный Вальке Дементием Александровичем. Он и до этого все время посматривал на заманчивую машину, кося на нее одним глазом.

— Так возьми его себе! — заливаясь краской от обиды, воскликнул Валька. — Мне не жалко.

— Чего? — недоверчиво переспросил Фома и захихикал: — Ну да, сказал тоже: бери.

— Бери, тебе говорят! — повторил Валька. — Я не шучу.

— То есть как... задаром?

— Задаром, задаром. Мне подарили, ну и я тебе дарю.

Все еще не веря, Фома внимательно поглядел на Вальку — не разыгрывает ли? — потом подошел к велосипеду, прислоненному к стене, жадно его ощупал.

— Ты мне его даришь?

— Дарю.

— И не жалко?

— Жалко... но все равно дарю.

— Да тебя изобьют за это, — сказал Фома. — Засекут, как сидорову козу.

— Меня? Засекут? — Валька вымученно засмеялся. — Если хочешь знать, меня еще никто из взрослых не бил. Ни мать, ни отчим — никто.

— Врешь! — не поверил Фома.

— Честное пионерское.

— Да ну-у! Вот счастливчик! А меня отчим лупит без жалости. Что под руку попадется, тем и ударит. Один раз поленом ударил — во какая шишка на голове была! — Фома показал кулак. — Но я все равно не верю, что тебя ни разу не лупили. Не может такого быть. Нашего брата не бить нельзя, это уж я точно знаю, так что я на отчима не очень-то обижаюсь.