Самарская вольница - [193]

— Как, батюшка воевода и князь? — спросил Тимошка, словно Иван Богданович советовался именно с ним.

— Покличь сюда подьячего Фролку. Живо! — в нетерпении притопнул ногой воевода, и Тимошка стрижом вылетел в соседнюю комнату, ухватил немолодого уже, облысевшего подьячего за ворот, сорвал со скамьи — спал, бездельник, за столом после обеда!

— Живо, Фролка, метись к воеводе! — и пристращал приказного: — Ух, лютует! Как с горячей сковороды соскочил!

С подьячего Фролки дремота слетела, как если бы его с теплой печи да в ледяную прорубь нагишом бултыхнули! Схватил шапку, хлопнул ее на голову и за страшную дверь скакнул. Тимошка сунулся было следом, но воевода сурово прикрикнул:

— Погодь там! Покличу! — Тимошка остался в приказной половине. Подьячие да писаря, думавшие передохнуть, пока воевода будет трапезничать, вновь взялись за перья, забубнили.

— Тимошка! — послышался из-за двери грозный княжий покрик, и услужливый денщик не заставил себя ждать. — Снеси этот пакет стрелецкому голове Гавриле Жукову. Да спешно, скоро сумерки!

— Бегу мигом, батюшка воевода и князь! — Тимошка принял запечатанное послание воеводы, вышел из воеводской избы и тесной кремлевской улочкой побежал к воротам, еще издали размахивая большим пакетом. Караульные без спроса открыли калитку в воротах башни, встретили его со словами:

— Все скачешь, Тимоха, туда-сюда, будто блоха! Гляди, изловят тебя казаки Стеньки Разина! Шкуру-то спустят живо!

— Уже раз ловили! Да спустили в обрат — не надобен им такой сверчок! Хотят жирного карася ухватить! — отозвался Тимоха с моста через ров. Караульные посмеялись в ответ на шутку, а потом, смекнув, о каком «жирном карасе» молвил стрелец — не иначе как на воеводу намекал! — прикусили тут же языки и боязливо оглянулись: вслед за Тимошкой к воротной башне спешил справно одетый, не хуже иного дитя боярского, в голубом кафтане и в меховой шапке, рослый детина, с усами, но без бороды, лицо перевязано белой шелковой полоской, виден лишь правый желто-зеленый глаз с каким-то волчьим блеском. За поясом сунуты два пистоля и кривая сабля.

— Вона Кривой идет! — зашептались караульные. — Говорят, страшный человек при воеводе! В пытошной лютует похуже ката Архипки… Даже приказные его сторонятся.

Кривой издали сделал знак не закрывать калитку, молча, будто немой, поспешая вслед за Тимошкой, пошел через мост к острогу. Но воеводский денщик уже прошмыгнул мимо стражи у небольшой воротной башни. Спросив, где теперь стрелецкий голова Жуков, пропал из глаз Кривого в толпе ратных людей.

Высокого ростом, хорошо сложенного стрелецкого голову Тимошка сыскал на северной стороне острога, среди синбирских стрелецких командиров, тронул его за рукав, постарался как можно тише сказать:

— Срочный пакет от воеводы! Велено читать и сказать, как сделаешь по тому приказу? — Тимошку донимало любопытство узнать, что же повелел воевода. А что если какой приказ об атамановых посланцах? Тогда надо упредить их, чтоб надежно схоронились.

Гаврила Жуков, отойдя от командиров вправо, к наугольной башне, неровно вскрыл пакет, прочитал и сунул его в карман серо-красного кафтана.

— Так скажи, стрелецкий голова, ты верно понял приказ воеводы и князя Ивана Богдановича? — остановил его Тимошка не рукой, а вопросом. Стрелецкий голова, снова намереваясь идти, буркнул:

— Передай воеводе Ивану Богдановичу, что так и сотворю, как в его приказе писано. Ступай!

— А так ли ты понял? — не унимался денщик князя Милославского. — Меня переспросит, я что скажу?

— Так! Так! Синбирских стрельцов перевести на верхнюю против кремля стену, а на северной оставить детей боярских, — ответил, раздражаясь, стрелецкий голова, чтобы отвязаться от нахального воеводского денщика. — Будто это две бочки с пивом по стене перекатить! Стрельцы враз смекнут, что воевода им не верит и видит в них возможных пособников воровского атамана!

«Вот и славно! Вот и славно! — возликовал про себя смекалистый Тимошка и пошел с вала, тихонько посмеиваясь. — Стало быть, первая трещинка между воеводой и стрельцами объявилась! Теперь туда лезвие топора всунуть, да и раздвинуть их подальше друг от дружки! А у нас еще ночь впереди. Ай да Тимошка, ай да молодец! — нахваливал сам себя воеводский денщик, спустившись с вала острога в город. — Стало быть, и вправду, что не надобно беса, коли я здеся!»

Не сразу побежал Тимошка в кремль к воеводе, а поспешил в дом Федьки Тюменева. «Вроде бы шурина[142] навестить и перекусить, ежели кто потом со спросом сунется!» — придумывал на ходу, а сам поглядывал то на идущих по городу сменных стрельцов с пищалями, то на детей боярских, которые по приказу стрелецкого головы ездили верхом, да не парами, а всем десятком! Им велено было пресекать воровские речи и сборища…

В просторной четырехоконной горнице Федьки Тюменева было от людей тесно. В углу посапывал носом, переписывая письма Степана Тимофеевича, спасенный от дыбы Ермолайка, здесь же были Никита Кузнецов и Игнат Говорухин, которые не рискнули оставаться на стенах с наступлением сумерек, зная, что стрелецкий голова распорядился ратным командирам пересчитать своих людей. И кто не в счет окажется, вести к нему для выяснения, кто и откуда в Синбирск явился. На длинной лавке разместились пятеро стрельцов и четверо посадских с Максимом Леонтьевым.