«Сам Вальтер Скотт», или «Волшебный вымысел» - [6]

Вальтер Скотт не отбрасывал вовсе романтического поклонения воле и дикости. Он лишь желал, чтобы читатели реально представили себе личность, не укладывающуюся в нынешние представления о доблести и благородстве. Роб Рой жил в иное время, и судить о нем, согласно Вальтеру Скотту, следует соответственно по иным - не современным - понятиям.

Жизненная судьба, а также семейная предыстория поставили Вальтера Скотта в положение антиромантика (или по меньшей мере неромантика) среди романтиков. Однажды Кольридж заявил, что замки и рыцари им открыты как предмет поэзии задолго до "одного известного барда" (он имел в виду, разумеется, Скотта). Но у него и у "барда" замки совершенно различные: условно-декоративные и достоверные, картонные и каменные, хотя и те и другие отличаются, несомненно, своей особой выразительностью. Что для романтиков было большей частью экзотикой, то для Вальтера Скотта являлось повседневностью. Через кровные узы, наследственно, знал он то, что поэты-романтики постигали лишь на основе косвенных и мимолетных впечатлений, и поведал всему миру о том, что соединяло его личную историю с историей всего края.

В автобиографическом очерке Скотт писал: "У каждого шотландца имеется родословная. Это есть его достояние, столь же неотъемлемое, как его гордость и его бедность". Крепость родовых уз у шотландцев определяется их клановостью. Клан - это ведь по-шотландски потомство, род, разветвленная семья; и вся Шотландия составляет сеть кланов. Допустим, Роб Рой - из Мак-Грегоров, и если сегодня вам доведется повстречать человека по фамилии Мак-Грегор, то будьте уверены, что вы повидали пусть отдаленного, но все-таки родственника того самого горца, который послужил моделью и для Вордсворта, и для Вальтера Скотта. И каждый Мак-Грегор помнит, что он Мак Грегор, сознает свою клановую принадлежность, свою причастность к некоей семейно-родовой общности. Имя клана, кровь клана, клич клана, плед (символическая ткань) клана не пустые слова для шотландца. Ну и, разумеется, земля, родовые владения.

Однако именно земли кланов, некогда столь ревниво охраняемые в своих извечных границах, ко временам Вальтера Скотта уже не имели определенной очерченности. Сам Вальтер Скотт, когда у него появились средства, развернул хозяйство на купленной - не клановой земле. Родовые территории - опора клановой системы, важнейшее, что после кровных уз связывало шотландцев в отдельные единства, - давно прекратили существование. Некоторые владения кланов сделались поместьями, достоянием одного хозяина, который, выгнав с этой земли мелких владельцев (в том числе собственных дальних родственников), разводил либо овец на потребу текстильной промышленности, либо оленей - на потеху английской знати, за большие деньги приезжавшей сюда поразвлечься и поохотиться.

С крахом и распадом клановой системы завершилась, в сущности, история всей Шотландии как особой страны. Сохранился и до сих пор существует национальный колорит, кое-где продолжают говорить только по-шотландски, уцелели даже кланы, насчитывающие подчас до пятидесяти тысяч родственников, но в государственном отношении Шотландия - давно уже только часть Британского королевства, где главную роль играет все-таки Англия.

Начало конца, полный кризис и, наконец, утрата шотландской самостоятельности относятся к первой половине XVIII столетия. В 1715 и 1745 годах между шотландцами и англичанами разыгрались две битвы, в результате которых англичане утвердили свое главенство, клановые военные отряды были распущены, а шотландская корона была просто положена в сундук навечно - за ненадобностью. Посмотреть на эту утратившую свое значение регалию Вальтеру Скотту было позволено в качестве особой привилегии, которой он удостоился постольку, поскольку английский принц-регент, будущий король, являлся его восторженным поклонником-читателем. Чтение романов Вальтера Скотта, кстати, навело английских властителей на мысль, что национальное самосознание шотландцев уже после утраты государственной самостоятельности следовало бы как-то стимулировать, несколько возродить и приподнять истинно шотландский дух, однако сделать это предполагалось лишь в известных, строго контролируемых пределах и преимущественно ради символики. Так были восстановлены некоторые шотландские полки, но в составе общебританских королевских войск. Это была та же - в романтическом стиле - "героическая бутафория", как выражался Стивенсон, еще один знаменитый английский писатель шотландского происхождения.

В борьбе за свою самостоятельность шотландцы не выстояли не только под внешним нажимом. В недрах клановой организации шло брожение. Родовая спаянность была, несомненно, большой силой. Куда, однако, направленной? В обе стороны: на отражение врагов и на подавление своих. Это была, одним словом, косность, помогавшая сохранять то, что было, но, к сожалению, мешавшая развиваться. Даже приверженность исключительно родному языку становилась препятствием на пути в большой мир. Кто знает бардов, истинно шотландских во всем, начиная с языка? Даже Роберт Бернс (которого Вальтер Скотт видел в детстве), "славный Робин", за одно только сомнение в полнейшей самобытности которого шотландцы способны побить, писал на полушотландском-полуанглийском диалекте. Сравните его стихи, которые как песни поет вся Шотландия, со стихами его предшественников, и вы убедитесь, что Бернс по сравнению с бардами - это другой язык, другая литература.