Получив столь утешительное известие, императрица указала фабричных из Даниловского и Покровского монастыря отпустить по домам, резонно полагая, что им надо и за работу браться. Разрешено было и бани топить, чтоб народ получил возможность помыться.
Но уже в июне чума явилась в Симоновом монастыре и стала расползаться по Москве. Если в госпиталях и монастырях доктора имели возможность наблюдать больных и своевременно удалять от них здоровых, то в домах и подворьях за этим уследить никак нельзя было. Поэтому если кто в доме умирал, то оставшиеся, опасаясь попасть в карантин и лишиться домашних вещей и одежды, подлежавших сжиганию, попросту ночью выбрасывали труп на улицу. И вскоре сами заболевали.
Похоронные команды, собиравшие эти трупы, вывозили их за город, где крючьями сбрасывали в братские могилы, которые под присмотром солдат с утра до вечера копали преступники.
Еропкин в каждой части города учредил наблюдателей, обязанных следить, где, в каком доме явилась болезнь, и принимать меры к вывозу заболевших в госпиталь, к уничтожению вещей, принадлежавших им. Последнее особенно было трудноисполнимо, поскольку родственники восставали против сжигания еще добротной одежды и обуви: нам еще сгодится. И вскоре следовали за умершим. Поэтому зараза расползалась стремительно.
Многие бежали из города куда глаза глядят. Богатые уезжали в свои деревни. Порою в департаментах оставались одни сторожа. Даже члены московского Сената, число которых можно было по пальцам перечесть, старались не являться в присутствие. Поэтому совещания Сената нередко проходило с тремя сенаторами.
А ведь Еропкину для любого мероприятия обязательно требовалось согласие Сената.
Второго августа он явился к Салтыкову похудевший, измученный и с порога заявил:
— Ваше сиятельство, Петр Семенович, я не могу исполнять свою должность.
— В чем дело, Петр Дмитриевич? — спросил граф, устало прикрывая глаза.
— У меня в доме появилась чума.
— Вы серьезно? — сразу насторожился Салтыков, невольно начав вглядываться в лихорадочно блестевшие глаза своего помощника: уж не принес ли он с собой чуму?
— Да уж куда серьезней.
— Кто заболел?
— Поваренок.
— Где он?
— Отправил в госпиталь к Шафонскому. Сейчас с трепетом жду, кто следующий. Пожалуйста, ваше сиятельство, увольте меня. Может, мне осталось жить-то…
— Успокойтесь, Петр Дмитриевич, вы просто устали. И потом, вы назначены Советом при государыне, я не имею права увольнять вас.
— Ну сообщите в Совет. Я сам боюсь туда писать, а вдруг я уже…
— Ничего, ничего, братец. Не надо кликать ее, — утешал как мог Салтыков. — Вы просто устали, я сегодня же напишу в Совет. Идите домой, отдохните да велите окурить серой комнаты, авось пронесет…
Государыня явилась в Совет озабоченной:
— Господа, я только что получила от Салтыкова письмо. Он пишет, что Еропкин отказывается от должности.
— Почему? — удивился Панин.
— У него в дом явилась чума. Но Салтыков считает, что он просто переутомился, и просит прислать ему помощников из гвардейцев.
— Почему именно из гвардейцев? — спросил Волконский.
— Ну, видимо, он считает, что они более надежны, чем армейские офицеры.
— Раз просит, надо послать, — сказал Чернышев. — А как с оцеплением Москвы?
— Он пишет, что это невозможно. У него на патрули внутри города не хватает людей.
— Пожалуй, он прав. Оцепить Москву и армии не хватит.
— Григорий Григорьевич, кого б из офицеров гвардии вы рекомендовали командировать в помощь генерал-поручику Еропкину?
— Капитана Волоцкого, ваше величество.
— Пожалуйста, прикажите ему, пусть подберет еще с дюжину надежных офицеров и отъезжает с ними в Москву. И с Волоцким же передайте мою личную просьбу Еропкину не оставлять должности, пусть скажет — я прошу. И еще. Господа, вместе с письмом Салтыков прислал решение Московского медицинского совета для уменьшения распространения заразы продавать вино в кабаках через окна, не впуская никого внутрь. Далее они просят разрешения избирать из господских людей десятских для ежедневного осмотра домов…
— Господи, — вздохнул Разумовский, — они б еще попросили разрешения хлеб зубами жевать.
Императрица покосилась на старика, но ничего не сказала, продолжала читать:
— …и далее просит медицинский совет разрешить для погребения умерших от чумы и отвозу зараженных в больницы использовать каторжных.
— Пущай используют, — махнул рукой Разумовский.
— Э-э нет, — возразил Чернышев. — К каждой телеге караул не приставишь. И каторжные от телег разбегутся. Могилы копать, это им в самый раз, там одного солдата с ружьем достанет.
Так и постановили: «С решением Медицинского совета согласиться, за исключением последнего: каторжников употреблять лишь на копке могил».
Генерал-поручик Еропкин был весьма растроган личной просьбой ее величества — не оставлять должности, переданной ему гвардейским капитаном Волоцким:
— Да я… да ежели ее величество просит, в лепешку расшибусь, исполню.
К этому времени стало ясно, что чума лишь припугнула Петра Дмитриевича, выхватив из его дома поваренка, не зацепив более никого из домашних. Капитану Волоцкому тут же было дано задание:
— Ступайте к доктору Шафонскому и помогите ему осуществить осмотр больных в Лефортове. Соответственно переоденьтесь в халат, который после осмотра сожгите. Впрочем, Шафонский вас научит, как беречься.
