— Не хотел я тебя огорчать, батюшка, но подумал, надо все ж предупредить, — вздохнул Иван.
— Ну говори, сынок, — усмехнулся с горечью старик. — Какое там еще огорчение, а то у меня их мало набирается?
— В Молдавии у нас враг объявился, пожалуй, пострашнее турка.
— Какой?
— Чума, батюшка, чума. Она и армию зацепила. Генерала Штофельна помнишь?
— А как же? Храбрый командир, находчивый.
— Чума его сразила.
— Царствие ему небесное, — перекрестился фельдмаршал. — Хороший был, боевой товарищ. Пуля не взяла, а вот…
— Худо то, что она и в Россию уже припожаловала, отец. Да, да. Уже до Брянска добралась.
— До Брянска, говоришь?
— Да. А тут ведь до Москвы-то рукой подать.
Новость действительно была огорчительной для генерал-губернатора. Он сразу как-то сник, нахмурился, ушел в себя.
Когда в столовой они сели за стол, Прохор наполнил наливкой рюмки и сказал:
— Вот теперь другое дело, можно и выпить после пару-те. Как говорится, после баньки и нищий пьет.
Фельдмаршал отрицательно покачал головой и даже отодвинул рюмку: не буду, мол.
Иван Петрович догадался — отчего, молвил виновато:
— Прости, отец. Кабы я знал, я б смолчал.
— Нет, Ваня, ты верно сделал, что сообщил. Верно. Спасибо. Я должен знать об этом. Ешь, пей. Не гляди на меня, сынок.
Как ни ждал Салтыков появления незваной гостьи в Москве, она явилась неожиданно. Еще накануне генерал-майор Фаминицын, начальствующий над госпиталями, подал генерал-губернатору рапорт, что в его ведомстве все спокойно.
Давно уж крепко лежал снег, приближался зимний Никола, и фельдмаршал нет-нет да подумывал: «Пронесло. В мороз, чай, не сунется».
Однако 22 декабря утром у Салтыкова появился встревоженный обер-полицмейстер Бахметев.
— Беда, ваше сиятельство, в Лефортове на Введенских горах в госпитале явилась заразительная болезнь. Уже умерло четырнадцать человек.
— Кто вам сказал?
— Главный доктор госпиталя Шафонский.
— Что за чертовщина! Вечером Фаминицын прислал рапорт, что у него все в порядке. Может, это не она, может, это какая другая болезнь?
— Шафонский сказал, похоже, моровое поветрие. Уж очень скоро помирают.
— Надо созвать консилиум медиков, пусть определятся, что это за болезнь.
— Туда, на Введенские горы?
— Боже сохрани. Сами лекари растащат ее по Москве. Пусть соберутся в Сенате. Если Шафонский откажется, не настаивайте, ему лучше знать, как не потащить заразу в город.
Совет из лучших московских медиков собрался к вечеру — Мертенс, Эразмус, Шкиадан, Кульман, Венеаминов, Забелин, Ягельский.
Шафонский не появился, прислав сказать, что не может оставить больных, но кратко описал в записке признаки и течение болезни. Обсудив их, медики единогласно постановили: это моровое поветрие. Поручили Мертенсу идти на доклад к генерал-губернатору. Выслушав Мертенса, Салтыков спросил:
— А что за признаки сей болезни?
— Это гнилая горячка, ваше сиятельство. Начинается с жара, бреда, с черными болячками в паху. Болезнь весьма скоротечна, в два дни управляется с человеком. И все вещи больного, одежда, обувь, с чем он соприкасался, заразительны. И лучше сжигать их.
— Как пресечь распространение ее?
— Я бы советовал наперво оцепить госпиталь солдатами. И никого ни туда, ни оттуда не пропускать. И усилить проверку на заставах, не давать въезжать в Москву.
— Это почти невозможно, доктор.
— Почему?
— Москва питается только привозным мясом, рыбой, хлебом. Начнется голод, что вы? Это ж бунт.
— Тогда надо установить карантины. А продукты подвозить и оставлять где-то за околицей в Москве, в определенном месте и оттуда уж москвичам забирать их. А Тверскую заставу вообще перекрыть наглухо, потому как через нее могут вывезти болезнь в Петербург.
— Что ты? Что ты? Бог с тобой, братец.
Поблагодарив Мертенса, Салтыков уже на следующий день приказал оцепить главный госпиталь. И запретил помывку в общественных банях. О появлении чумы и принятых мерах отправил донесение императрице.
Екатерина Алексеевна немедленно велела собрать Совет в комнате Зимнего дворца, отведенной для заседаний.
— Господа, из Москвы от графа Салтыкова пришло пренеприятное сообщение, в Первопрестольной появилась чума. Мы должны с вами выработать меры по пресечению распространения болезни. Салтыков просит разрешения вывезти больных в окрестные монастыри. Мол, это защитит москвичей от заразы.
— Ни в коем случае этого делать нельзя, — сказал Чернышев.
— Я тоже так ему отписала, что этого делать нельзя, поскольку сие послужит распространению болезни в округе.
— Сейчас январь, — заговорил Панин, — начинаются морозы. Насколько я знаю, чума их боится. Может, зима и победит ее.
— А може, в Москве и не чума вовсе, она ведь действительно летом вспыхивает, — высказал сомнение Голицын. — Вон в Молдавии в самую жару явилась.
— Нет, Александр Михайлович, Салтыков пишет, что велел доктору Ореусу и штаб-лекарю Граве обследовать больных. И те доложили, что это чума, точно такие признаки они видели на больных под Хотином в вашей армии.
— Значит, докатилась-таки она до Москвы.
— Я бы точнее сказала, князь, довезли ее. Поэтому надо принять все меры, пресечь ей дорогу, особенно к нам в столицу. Только ее нам тут не хватало.
