Сакральные древности Крыма. Мифы, легенды, символы, имена и их отражение в искусстве - [60]

.

Наконец, существовали инициации не только юношей, но и девушек. Давно высказано мнение, что амазонки составляли некий «орден», служивший Лунной богине. Греки, сохранившие множество преданий об амазонках, дали свой перевод этого слова, окончательно запутав вопрос. Они считали, что воинственные амазонки, обучаясь стрельбе из лука, прижигали грудь, чтобы она не мешала натягивать тетиву: отсюда якобы и пошло слово «а-мазос, амазонки», то есть безгрудые. О бессмысленности и неправдоподобности такой трактовки косвенно свидетельствует то, что в изобразительном искусстве амазонки неизменно прекрасны, грудь их не изувечена, а согласно легендам они вступали в брачные союзы и привлекали сердца греческих героев — Тезея, Геракла, Ахилла. Наконец, техника натягивания лука у варваров предполагала иные точки упора, нежели грудь, — в том числе на уровне уха. Важное свидетельство на этот счет мы находим у Прокопия Кесарийского — историографа времени Юстиниана (VI в. н. э.). В сочинении «Война с персами» он пишет, что описанные еще Гомером лучники составляли низший разряд войска; они шли в бой пешими и не имели щита, чтобы укрыться; но главное — «они нерадиво владели своим искусством; притянув тетиву к груди, они пускали стрелу слабую и совершенно безопасную для того, в кого она попадала»^[146].

Нынешние же лучники, — продолжает он, — прекрасные наездники, пускающие стрелы на полном скаку, и искусство стрельбы иное: «Лук они поднимают до лба, а тетиву натягивают до правого уха, отчего стрела пускается с такой мощью, что всегда поражает того, в кого попадает, и ни щит, ни панцырь не могут отвратить ее стремительного удара»^[147]. Но эта техника стрельбы из лука привнесена в византийское войско северными варварами, составившими его ядро и ударную силу. Следовательно, можно сказать, что древние греки погрешили против истины, как минимум, дважды: мало того, что они объяснили неясное для них слово «амазонка» из греческого языка, сделав их «безгрудыми»; они еще и приписали им собственную малоэффективную технику стрельбы из лука, при которой тетива натягивается на уровне груди. Среди северных скифских народов, к которым принадлежали амазонки, грудь отнюдь не оказывалась помехой стрельбе из лука согласно способу, описанному Прокопием.

Существует иная версия, высказанная впервые французским исследователем древнейших народов и культур северного Причерноморья и Крыма Моро де Жоннесом в XIX веке. Он указывает, что слово «альма» — дева, вполне могло проникнуть сюда вместе с финикийскими мореплавателями задолго до греков. Правда, здесь возникает проблема сочетания двух корней, одного из индоиранского, другого — из семитского языкового семейства. Однако дальнейшие исследования показали, что некогда носители этих языков жили поблизости, и в их языках осталось немало заимствований. Лишь впоследствии, после распадения первоначально единой культурно-языковой общности и долгого раздельного проживания, сформировались раздельные грамматики и различия стали весьма глубокими. Но с тех пор как наука предположила, что предки финикийцев, халдеев, евреев и арабов некогда проживали в близком соседстве с предками эллинов, латинян, кельтов и скандинавов, нет ничего удивительного в том, что значительное число терминов и обозначений перешло из одного языка в другой или было первоначально заимствовано из праязыка. В книге Олава Рудбека «Атлантика» содержится немало примеров любопытных совпадений между семитскими и североевропейскими языками. Слово «Альма» в пуническом языке означало «дева»; видимо, оно перешло к скифам и пелазгам и сохранено ими по причине его сакрального значения, полагает Моро де Жоннес^[148]. Добавим, что «альма» в значении «благая», божественная, сохранилось как эпитет в латыни — «альма матер», «Альма Венус». Действительно, это название сохранилось в нескольких местах в Крыму — это Алма-Кермен, река Альма, долина Алмалык и пр.; в других же оно было заменено переводом «девы» на греческий — Партенит, Партениум и т. д. На утесах и вершинах Тавриды находились святилища, посвященные Лунной богине, которой служили жрицы-девственницы.

Дюбуа де Монпере, желая пролить свет на вопрос — где именно помещали Криуметопон — Бараний лоб — древние, дает разбор скупых фрагментов текста о побережье Крыма между Феодосией и портом Символов — Балаклавой. Античной географии, подчеркивает он, были известны здесь лишь две горы и два города — Афинеон и гора Трапезус, Ламбада (Ламбат) и гора Криуметопон. Он обращается к тексту Скимна Хиосского, писавшего за столетие до н. э., и к тексту Арриана, писавшего через 100 лет н. э. Первый упоминает город Лампады (селения Биюк и Кучук-Ламбат). Арриан употребляет это название в следующем тексте: «От пустынного порта Тавроскифов до Альмитис Таврического — 600 стадий, и от Лампас до порта Символов 520 стадий». Отсюда видно, заключает Дюбуа, что эти два места, Альмитис и Лампас либо составляют одно, либо расположены достаточно близко, поскольку одно название употребляется вместо другого»^[149]. По-видимому, продолжает он, Аю-Даг или Медведь-гора, или Биюк Кастель и есть «Бараний лоб или Криуметопон древних, и что этот мыс и есть место действия рассказов Геродота и Скимна об Ифигении; именно сюда прибыла она после жертвоприношения в Авлиде.