Сахарный ребенок. История девочки из прошлого века, рассказанная Стеллой Нудольской - [7]

Нас запихнули на станции в вонючий товарный вагон, загруженный мешками и ящиками, закрыли и заперли дверь, и поезд пошёл. Никого больше в вагоне не оказалось.

Мама посадила меня на ящик, устроилась рядом, прижав к себе. Меня била крупная дрожь.

– Ну, поехали, – и мама тихонько запела мне весёлую французскую песенку. А потом мы пели вместе песню про разбойников.

Носилки не простые —

Из ружей сложены,

А поперёк стальные

Мечи положены, —

пела я, представляя стальной меч в своих руках.

Ярость – мощное чувство, помогающее выстоять.

Ехали несколько часов, потом нас, ящики и мешки перегрузили в крытую машину и повезли дальше.

– Мама, почему? – прошептала я.

– Сначала я ответила начальнику во Фрунзе так, как считала нужным, а потом задала ему лишние вопросы. Никогда и никому не задавай вопросов. Здесь вопрос может стоить жизни. Спрашивай только у меня, когда никто не слышит.

Я запомнила.

Нас привезли в ещё не действующий, строящийся лагерь, где собрали жён и детей «врагов народа». Были, как и положено, колючая проволока, вышки, часовые на них.

На территории – ряды строящихся бараков и несколько готовых, пустых. В них не живут – это рабочая зона.

Жилая зона – что-то вроде очень длинного сплетённого из прутьев сарая без одной стены. Сооружение напоминало букву «П» с очень длинной перекладиной, обращённую открытой стороной к вышкам с часовыми. Внутри этого загона с крышей и размещались люди вроде нас – женщины и дети.

Это печальное место в долине было укрыто от посторонних глаз естественными преградами. С юга долину прикрывали отроги Киргизского хребта, а с севера плавным полукругом охватывали лагерь семь древних курганов, одинаковые по высоте, длине и расстоянию между собой. Так что из степи, где были дороги и сёла, виднелись только курганы, а за ними – горы.

Нас привезли последними, и все места – под навесом в углах и у стен, где теплее, – были заняты. Вдоль всего плетня на чемоданах и узлах сидели человек тридцать детей. Дети молчали, опустив глаза; казалось, они боялись даже дышать.

Мы разместились в середине, на юру, открытом всем ветрам.

– Неплохая гостиница, могло быть хуже, и вид отсюда прелестный. Как вы считаете, мадемуазель? – улыбнулась мне мама. – В котором часу здесь подают ужин? – осведомилась мама у молоденького конвоира.

Тот оторопело глядел на улыбающуюся маму.

– Услышите би́ло – идите к конторе, посуду берите свою, – и пошёл.

– Мне нужна лопата, – бросила мама ему вслед.

Вскоре совершенно обалдевший паренёк вернулся с лопатой.

– Не положено, – пробормотал он, протягивая маме инструмент.

– Ну и правильно, – согласилась мама, – я только размечу, а ты копай. – И быстро очертила большой прямоугольник. – Копай на три штыка.

– Могилу? – ахнул солдатик.

– Вот чудак, – рассмеялась мама. – Погляди: к утру с гор подует холодный ветер, а напротив нашего места – щель между курганами. На таком сквозняке ребёнок простудится насмерть; нужно закопаться в землю – ветер пройдёт над нами.

– Женщина, – с уважением в голосе протянул парень, – а бабы только воют. Меня-то и послали, чтоб никуда не бёгла и не голосила, все вы так по первости. – И, взяв лопату, начал вырезать куски дёрна.

Видимо, ещё недавно здесь была густая трава, но теперь сверху всё было вытоптано, а корни остались. Он резал и выкидывал куски, а мы плотно укладывали их в два ряда по краям. Чем выше получится борт, тем меньше копать в глубину, объяснила мне мама.

Сняли верхний слой. Вместе с бортиком углубление было сантиметров тридцать. Мелко. Но тут послышались три удара, как будто звонил глухой колокол.

– Било. По рельсе колотят. Я пойду, работа кончилась – хватятся, – сказал конвоир.

Несколькими сильными ударами он прорезал землю по краям, вгоняя лопату на целый штык.

– Дальше вы уж сами как-нибудь.

И взяв лопату, ушёл. Больше мы его никогда не видели.

Пришли с работы матери. Все заговорили, зашумели, заплакали. Раздались звуки била. Все встали и куда-то пошли с мисками в руках, мы пошли с ними.

Утром мама вместе со всеми ушла на работу.

Женщины делали саман. В Киргизии это самый расхожий строительный материал – необожжённый кирпич из смеси глины, мелко рубленной соломы и воды. Готовят его очень просто: в яму сыплют глину, солому, наливают воду и смешивают всё ногами – ходят по колено в этой массе долго, несколько часов. В обычной жизни это делают сначала лошади, а потом «до кондиции» уже более ровную массу доводят женщины. Когда масса готова, её отвозят на сушильную площадку, где ею набивают смоченные водой деревянные формы, потом формы снимают, и саманные кирпичи сохнут на солнце.

Мама сначала возила в тачке глину, но из-за хромоты всё выходило у неё очень медленно, поэтому её поставили стругать доски и делать из них формы.

Мама была удивительным человеком: всегда спокойная, приветливая, очень доброжелательная, но без малейшего намёка на фамильярность. За всю свою жизнь (а умерла мама в семьдесят два года) я ни разу не слышала, чтобы она повысила голос, и никогда не видела слёз у неё на глазах. И когда, много позже, я встречала в книгах штампы типа «несгибаемая воля», «стальная выдержка», «железный характер», я твёрдо знала, что это как раз про неё.