Сады Приапа, или Необыкновенная история величайшего любовника века - [17]
— Вот! Цены ему нет! Вы не смотрите, что он сейчас такой скучный. Сегодня утром кряду восемь самок покрыл. Неуемнай! — Мужик говорил на местном наречии, но врал по законам общенационального торгашества. Он смотрел на недвижно застывшего в его руке и, похоже, пустившего от страха струю самечика такими громадно-восторженными глазами, будто и в самом деле едва сдерживал полового гиганта. Сам же половой гигант скрючивался все более, поводя передними лапками и все более жалко выставляя ожелтившуюся шерстку в промежности. — Не нарадуетесь, гражданочка: покоя им не даст, потому как в ем удержу нет.
Вера Николаевна покраснела и тихо сказала:
— Хорошо, я этого беру. Заверните.
«Вызов? — проговорил тихо Лаевский… — Вызов? Извольте!..»
А. Чехов. Дуэль
Издревле, господа, известна на Руси славная забава русского простонародья, офицерства и даже, говорят, поместного благородного сословия — мериться фуями[1]. Так вот, Тимошка Балясин вызвал на поединок Колю Савушкина во время почти полугодового похода подо льдами Арктики. Коля наотрез отказывался. Послали за мичманом Мамедовым, тот — к замполиту. Команда в конце напряженного похода нуждалась в психологической разрядке, поэтому замполит одобрил.
— Считай, что это наряд вне очереди, — сказал мичман Мамедов.
В кубрике собрались все, кроме капитана, замполита и вахтенных. Площадкой для состязания служила крышка тумбочки, но ее пришлось сразу нарастить, прислонив к ней равный по высоте ящик для оружейного боекомплекта. Под гул и вой «трибун» Тимофей и Коля подошли к исходному рубежу. Тимофей принялся расчехлять своего супермена, надеялся на то, что этим окажет на соперника психологическое давление. Самодельные свинцовые пластиночки на чехле слегка дребезжали, позвякивали, побренькивали, погромыхивали, делая Тимошиного соискателя похожим на какого-то космического пришельца в скафандре, посланца иных, неведомых миров. Но вот чехол снят, с извлечением покончено, поперек нарощенной столешницы лег громадный Тимошин инопланетный изверг, плотный, бокастый, пружинистый и несколько расширяющийся в середине.
Настал черед Коли. Он запустил руку в робу, присел и под всеобщее «у-у-у» выложил двумя руками на ящик из-под боекомплекта своего безразмерного землянина.
Изумленный шепоток. Трогательные в своей безыскусной простоте солдатские комментарии. Воцарившаяся тишина ожидания обмеров и вердикта жюри.
Под взглядом десятка пар глаз свободной от вахты команды соперники покоились рядом, как две торпеды одного класса. Тут Коля вдруг сморщился, пытался подуть куда-то вниз. Оказалось, что, располагая на приставленном ящике своего подсвинка, он напоролся на занозу. Пораненное место прижгли йодом, доски ящика застелили плакатом по радиационной безопасности. Состязание продолжилось. Обмерял мичман Мамедов при помощи обычной строительной рулетки. Два обмера дали одинаковый результат. На третий раз Тимошин убивец от касаний стальной рулеточной ленты вдруг стал набухать, распираться, увеличиваясь в размерах в середине корпуса. Зрители, болевшие за Колю, запротестовали, на что Тимоша стал шуметь, что от занозы и Колина «нога» (так прямо, дурак, и сказал) якобы тоже воспалилась и раздулась, что это нечестно и т. д. На Тимошиного бэтмана жюри побрызгало холодной водой, чтобы он принял обычные размеры в спокойном состоянии. Колиного подсвинка тоже чем-то протерли успокоительным. Для решающего контрольного замера принесли из рубки томограф с электронным щупом, фиксировавшим параметры с точностью до одной сотой микрона.
Показание прибора с минимальным преимуществом дало победу Уду. У него было на 2,7 микрона больше по длине и на 0,7 микрона в среднем толще по окружности (в жюри был капитан-лейтенант, баллистик, он при расчете показаний применил коэффициент усредненности, так как у Тимошиной балясины «в талии» было некоторое преимущество над Колиным подсвинком, зато он набирал свое во время замеров оконечностей).
Вот так, господа, развлекались моряки Северного ВМФ в редкие минуты отдыха во время тяжелых трансокеанских боевых походов. Финал состязания был немного скомкан казусом. В досаде, что обалдуй подвел его, Тимофей ладонью стегнул его по бокам, ну вроде как дал пощечину, и, представьте, обалдуй наказание принял за ласку и вдруг как бы расправился в плечах, налился кровью и… изрыгнул на стену, прямо на инструкцию по пользованию огнетушителем, белую жидкость, т. е. произвел семяизвержение. Выброс был такой силы и такой диковинной траектории, что баллистик из профинтереса опять засел за свои коэффициенты. Тем временем дежурный вахтенный, отвечавший за чистоту, сгреб лопаточкой с инструкции Тимошины сгустки и отправил их в мусороприемник, откуда Тимошины потенциальные отпрыски, сгинув в пучине Ледовитого океана, достались, видимо, в пищу глубоководным рыбам и донным полипам. Случилось это в точке 80 градусов северной широты и 142 градуса западной долготы на глубине 217 метров на атомной субмарине Российских ВМС, несущей на борту десять ракет с ядерными самонаводящимися боеголовками.
Тимошу, между прочим, вскоре не то комиссовали, не то перевели на береговую службу. Совсем у него с головой и здоровьем стало плохо, усилилась депрессия. Обострились явления сухостоя, которые не снимались даже лошадиными дозами брома. На боку, лицом к стене ему спать запретили, опасались за прочность титановой обшивки и угрозы разгерметизации корабля. На животе он сам спать отказался, так как просыпался подвешенным в воздухе и припертым спиной к потолку в сложенном надвое виде, словно бы его насадили на копье. Оставалось положение на спине, так его и фиксировали ремнями. Но депрессия прогрессировала. Стало ясно, что без женщин Тимоша не мог. Его перевели в батальон береговой охраны, потом на пункт связи и хозблок. Пустили, считайте, козла в огород.
Повесть — внутренний монолог больного, приговоренного к смерти, смесь предоперационных ужасов, дальних воспоминаний и пронзительных раздумий о смысле прожитого.
В небольшом городке на севере России цепочка из незначительных, вроде бы, событий приводит к планетарной катастрофе. От авторов бестселлера "Красный бубен".
Какова природа удовольствия? Стоит ли поддаваться страсти? Грешно ли наслаждаться пороком, и что есть добро, если все захватывающие и увлекательные вещи проходят по разряду зла? В исповеди «О моем падении» (1939) Марсель Жуандо размышлял о любви, которую общество считает предосудительной. Тогда он называл себя «грешником», но вскоре его взгляд на то, что приносит наслаждение, изменился. «Для меня зачастую нет разницы между людьми и деревьями. Нежнее, чем к фруктам, свисающим с ветвей, я отношусь лишь к тем, что раскачиваются над моим Желанием».
«Песчаный берег за Торресалинасом с многочисленными лодками, вытащенными на сушу, служил местом сборища для всего хуторского люда. Растянувшиеся на животе ребятишки играли в карты под тенью судов. Старики покуривали глиняные трубки привезенные из Алжира, и разговаривали о рыбной ловле или о чудных путешествиях, предпринимавшихся в прежние времена в Гибралтар или на берег Африки прежде, чем дьяволу взбрело в голову изобрести то, что называется табачною таможнею…
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.