Сады и пустоши: новая книга - [6]

В мусаватское время дед хорошо знал Багирова. А Багиров, как известно, был сотрудником мусаватской разведки, как и Берия. Их обоих расстреляли. Берию дед тоже знал хорошо, а Багиров у него бывал дома при Мусавате. После окончания Мусавата как-то так оказалось, что «товарищ Тарелкин пошел впереди прогресса»[7]: Багиров якобы всю дорогу создавал большевистские организации в Закавказье. Первым, кого он привлек в свой аппарат, был мой дед.

Дед прошел большой интересный путь в этом направлении. В 30-е годы он возглавлял борьбу с бандитизмом в НКВД Закавказской республики. Тогда это все сидело в Тифлисе — столице Закавказской республики. Мой отец учился в тбилисской школе. У него сохранились тбилисские воспоминания из детства.

Во время войны деда назначили военным комиссаром Карабаха. После войны пошел по линии Верховного суда. Он занимал пост председателя Верховного суда республики.

И вдруг — раз! — переворот, расстрел Берии, расстрел Багирова. На этом все кончилось. Хорошо, что деда не расстреляли.

Дед Шамиль плохо говорил по-русски. И писал по-русски тоже не очень хорошо. Он учился еще арабской каллиграфии, поэтому русские буквы напоминали у него электрокардиограмму. Правда, арабского языка не знал. Но знал немецкий. Он учился еще при царе в школе, где преподавали немецкий язык, — учился в светской школе почему-то в Грузии. В его библиотеке в Баку преобладали немецкие книги. Потом азербайджанский язык перевели на латиницу, и мой отец уже учился на латинице. А для следующего поколения ввели кириллицу. Три поколения писали разными шрифтами. Поэтому я деду иногда помогал составлять и писать письма.

Я активно учил азербайджанский с его помощью и помощью отца. Изучал азербайджанский язык и в Москве, где у меня была большая библиотека. Все книжки, которые были у отца, типа «Родной речи» и «Хрестоматии» на азербайджанском языке, я вывез в Москву еще в 12 лет. Читал азербайджанских авторов. Дед меня поправлял, отстраивал мне произношение. Сестренка Гюли, внучка деда, меня ругала, говорила, что у меня все плывет, как тесто. Сама Гюли, кстати, поступила в персидскую школу и изучала фарси.

Пока дед был наверху, его дочь Шукюфа успела стать первым доктором философии в Азербайджане.

Будучи юной девушкой, ходила в любимых ученицах Гейдара Гусейнова, знаменитого азербайджанского философа советской эпохи. Он был ее научным руководителем. Гейдар Гусейнов, академик, президент Азербайджанской Академии наук — автор концепции, согласно которой наш дагестанский имам Шамиль считался героем национально-освободительной войны против царизма. Великая кавказская война 1817–1864 годов трактовалась как национально-освободительная, и имам Шамиль выражал борьбу народов Кавказа против царизма.

Но случилось так, что в конце 30-х и особенно после войны концепция Шамиля изменилась. Товарищ Сталин решил, что имам Шамиль не герой национально-освободительной борьбы, а английский агент и шпион Османской Турции. Изменилась концепция, и Гейдар Гусейнов повис в воздухе, потому что его идея сделалась «суперреакционной». И, как говорят, он застрелился в своём кабинете. Это было в 1950 году.

Никто, конечно, не верил в его самоубийство: все понимали, что к нему зашли «вежливые люди», застрелили его и ушли. Потом белые как снег секретарши и секретари сказали, что он сидел за закрытыми дверями, когда они услышали выстрел. Но все знают, что он не застрелился[8].

Тетя моя, не будь дурой, поменяла свою позицию. Снявши голову, по волосам не плачут. Научный руководитель ушел из жизни.

Она пошла дальше в рост. Вышла замуж за Фуада Абдурахманова[9], знаменитого скульптора, основоположника азербайджанской монументалистки — ученика то ли Шадра, то ли Коненкова, то ли всех их вместе, — автора знаменитого гигантского изображения Низами в центре Баку. Все исполинское, что есть в Баку, сделал Фуад Абдурахманов. Это был человек под два метра ростом, огромный, похожий на тюленя, очень темный, черноволосый.

Фуад был центральной фигурой среди скульпторов. Они с моей тетушкой, по мнению свободного диссидентско-богемного пространства, наложили страшную тоталитарную печать на всю республику. Я слышал, что этот тандем напоминал что-то вроде пары академика Юдина с академиком Митиным в философии плюс Минц. Страшные ребята[10].

Правда, в бумагах другого деда, по материнской линии, я находил документы, говорящие о том, что мой отец и тетушка Шукюфа, будучи молодыми людьми, издевались над советской властью и над советскими руководителями. Но одно другому не мешает.

Фуад спас мне жизнь.

Как-то мы с ним и его дочкой от первого брака пошли гулять и купаться в Каспийском море. А я плавать совсем не умел, но очень дочка его мне нравилась. И я возьми да и прыгни в воду со скалы. Тут же пошел ко дну. Сначала он не хотел верить в то, что это происходит. Я тоже долго сопротивлялся чтобы позвать на помощь: она-то сидела наверху. Когда уже третий раз ушел вниз, крикнул: «На помощь!» А он не понимал, что всё по-настоящему. Но когда я снова позвал на помощь, он прыгнул в море, как огромный морж, и вытащил меня. Мы возвращались на дачу, я чувствовал горячий стыд, что повел себя так по-дурацки. Мне было 14 лет. На даче был бассейн, и вокруг него низкая стенка. Когда мы пришли, на парапете лежала дохлая птица. Дочка Фуада подошла и сказала: «Ой, птичка мертвенькая лежит». И я с облегчением подумал: «Боже, какая дура». И тут же потерял к ней интерес.