Сады и пустоши: новая книга - [38]

А так я больше молчал и слушал.

Он мне говорит:

— Я хочу с тобой поделиться и открыть свой внутренний мир, чем я живу.

Он широким жестом показал на полку и снял оттуда «Плексус» и «Нексус» Миллера на английском языке и «Animal farm» Оруэлла.

— Вот этим я живу. Ты читал такие вот вещи? Это действительно серьезно.

Я говорю:

— Дай мне, кстати, «Animal farm». Почитаю.

К тому времени роман «1984» я читал, a «Animal farm» — нет.

Больше Козловского я не видел. Забавно было с ним поговорить. Банальный оказался парень, при ближайшем рассмотрении.

Как-то в разговоре с моим другом португалистом Вадимом Поповым (о котором я еще расскажу) всплыло имя Козловского. Был уже 68-й год, мои отношения с Козловским были в прошлом. Я упомянул, что Козловский сыграл роль в моей биографии, организовывал против меня комсомольскую компанию. Попов вспомнил, что познакомился с Козловским на тусовке, куда его жена Людмила Георгиевна — он называл ее всегда по имени-отчеству — привела.

— В процессе разговора, — рассказывает Попов, — я поинтересовался, чем он занимается, что он изучает в ИВЯ. Он сказал, что хинди, и подчеркнул, что это конечно не тема, не профессия, не язык.

— Почему же?

— Третий мир… Бессмысленно их знать, потому что они просто мусор, — ответил Козловский.

— Ты что с ума сошел?

— Ну мы же понимаем, что люди — это американцы, европейцы. Сильный давит слабого… Кому нужны эти индусы?

«И я почувствовал такой шок и такое отвращение к этому ублюдку…»[88]

Ничего удивительного нет — человек испытывает тяжелый комплекс неполноценности, является острейшим либералом, а либералы заточены на прогресс, который измеряется исключительно ростом комфорта и немецким принципом «убер давит унтер». Но не во имя порядка и дисциплины, как у немцев, а во имя комфорта.

Чем советский человек интеллигентнее, тем он подлее и трусливее.

Мой единственный друг в университете Виталий Гайдар был старше на три курса и повлиял на меня определенным образом.

Я еще сдавал вступительные, когда увидел странного юношу с довольно грубыми чертами лица, чем-то похожего на монголоидного азиата. Широкий приплюснутый нос, маленькие раскосые глазки, жесткие японские волосы, вихры, козырьком торчавшие надо лбом, и странный прикус — нижняя челюсть была выдвинута вперед. В общем, азиатского вида некрасивый молодец, ассоциировавшийся с русскими мальчиками Достоевского. Оказалось, что его зовут Виталий Гайдар. Я поинтересовался, не родственник ли он, часом, писателю. Он ответил, что, к сожалению, нет. Он был японист, и физиономия у него была соответствующая. Я с арабским языком был кудрявый, с усиками, смуглявый красавчик, еще и с арабским именем. Думаю, все не случайно. Мы с ним подружились, и между нами сразу возникло сродство душ, потому что он любил Петра Лещенко и цыган.

Лещенко тогда символизировал абсолютную антисоветчину, свободу, эмигрантщину и белогвардейщину. Пространство свободное и народное. На этой стороне — мрачный ублюдочный ЖЭК, министерства, производственные собрания, а на той стороне — «Как-то вечерком…». Это было irresistible, очень круто. Своим детством я был подготовлен к цыганщине и к восприятию романса качественного уровня. Не «Ромэн», не пошлости какой-нибудь типа Сони Тимофеевой или Петра Деметра, или, не ко сну будет сказано, Сличенко. А такой качественный дворянский загул.

Позже я понял: шествует Кибела, её сопровождают корибанты, — это экстатическая музыка, связанная с хтоническим культом, хтонической энергией. Цыгане несут странные бессловесные мистерии низшей земли. Именно поэтому в цыганских звуковых загулах очень мало слов, но идут не расшифровываемые припевы с особой экстатикой. Они все это под христианство пытаются подверстать, хотя речь идет об экстатическом выходе из себя и утрате индивидуального рационального зерна. Человек начинает соприкасаться с темными стихиями низовой диссолюции — диссолюции материи, диссолюции «Я». Кстати, гениальная Соня Димитриевич появляется в американских голливудских фильмах на тему братьев Карамазовых. Когда она выходит и поет, вот это — мистерия Кибелы.

И так случилось, что я, будучи враждебным миру, другой какой-то своей стороной органически подключен к хтоническим мистериям экстаза, — я очень понимаю аутентик и инициатическую мистерию экстаза. Когда мы наблюдаем разгул в ресторане и всю пошлость, выраженную в гостинице «Советская», — это омерзительно, потому что нет ничего страшнее, чем имитация этой темы.

А Лещенко — настоящий, аутентичный. Совок его всегда любил — это была форма протеста. Во всех домах, где пытались сохранить вкус и аромат связи с дореволюционным прошлым — что называется «черемуху», — собирали Лещенко и на семейных торжествах его ставили. Но поскольку это был редчайший автор и его достать было трудно, то 90 % того, что в Совке шло «под Лещенко», были лишь имитациями и подделками. Иногда довольно похожими. Я сам об этом узнал только в последствии.

Виталий Гайдар без напевания Лещенко не ходил. У него был хороший слух, но довольно неприятный голос. Это придавало его пению удивительное обаяние, потому что когда он, с выдвинутой челюстью, напоминая самосвал, напевал Лещенко, возникал удивительный эффект. Надо сказать, что бабушка Лещенко ненавидела. Видимо, ее в 20-е годы уже достали этим делом.