Сады и пустоши: новая книга - [36]

Гофмана я обожал и в детстве, и в 20 лет читал запоем — «Золотой горшок» и все остальное. Сейчас это тоже невозможно. Хотя немецких романтиков я очень любил. Женя Головин тоже, и мы их много обсуждали. Но я-то по-немецки нормально не читаю — разве что газеты. А у Жени немецкий язык был первый. Немецкий и французский. И он был дока в людвигах тиках и прочих ребятах.

Правильно было уходить из школы и читать. Что было в школе делать? Вся сволотень, которая со мной вместе училась, на каждой перемене запиралась в туалете и курила.

Мне в голову не приходило курить. Я считал, что курить глупо и что курят только придурки. Но как только стал студентом — как с цепи сорвался: начал курить сразу, как сдал экзамены и узнал, что прошел. Летом на даче взялся курить кубинские крепкие сигареты. Курил много лет трубку и папиросы типа «Казбек». Они были для меня моментом общности с моим отчимом Теймуразом: он тоже предпочитал «Казбек». Курил лет двадцать. Бросил раз и не курил год. Но потом у меня случились серьезные сердечные неприятности, я сорвался и опять закурил. Но в какой-то момент я сказал себе: «Ну что за бред! Неужели я не могу бросить курить? Какая-то ерунда. С завтрашнего дня я не курю». Просто проснулся и больше ни разу не взял в руки сигареты. Вокруг меня люди курили, ходили на голове, но что бы они ни делали, у меня даже желания не возникало закурить. Хотя раньше было немыслимо отказаться, это был серьезный addict. Я пытался слезть с крючка, переходил на насвай, привезенный из Средней Азии. Заплёвывал тротуары зелеными плевками. Но насвай-то еще круче в плане никотинового яда, он непосредственно идет в слизистую и шибает по мозгам. Абстиненция от насвая гораздо больше, чем от табака. Только дым не идет, не коптишь. А такой опаснее. Я быстро приходил в неконтролируемую ярость и мог сильно ушибить.

Школа у меня еще сопряжена с тем, что на экзамены я первый и последний раз надел галстук. Костюм и галстук я взял у дяди. Дядя научил меня галстук повязывать. И на экзамены я пришел в костюме и в галстуке — есть фотография, где я сижу на табурете в таком обличии. Больше никогда в жизни я галстук не надевал. В нашей семье есть вкус к одежде. Но, кроме деда Шаповалова и дяди, галстуки никто не носил. Орхан в 90-х ходил в канотье, с тросточкой и в широкой кремовой чесучовой тройке, как у чеховского дачника. Очень ему шло.

А те экзамены я, кажется, сдал хорошо.

Но мне все же пришлось поступить в комсомол. По-моему, это было в 10 классе. Дальше был еще 11, но в 11-м поступать в комсомол уже как-то смешно, ведь чтобы попасть в ИВЯ, куда я рвался, нужна была характеристика от райкома комсомола. Ее можно было получить, только имея характеристику от школы и от комсомольской организации. Понятно, что если поступить в комсомол за несколько месяцев до окончания школы, то с этим лучше не приходить. Поэтому 10 класс — предельный срок, что называется.

Да, поступил в комсомол. И мне дают школьную характеристику, я ее читаю и своим глазам не верю: там такие дифирамбы мне поют, там так меня, оказывается, высоко оценивают. По характеристике выходило, что я в школе был окружен просто дикой любовью и почтением — и языки я знаю, и политикой интересуюсь (еще бы!), и интеллектуал, и в каждой бочке затычка. Когда я принес ее в райком комсомола, там только хрюкнули. Никогда они такого не читали. Меня только спросили, почему я так поздно в комсомол-то поступил — в 10 классе, — нормальные люди обычно в восьмом поступают. Но дали и они хорошую характеристику.

И вот я расстался со школой.

Университет

Лето 1965 года — уже после Хрущева, при Брежневе. Я сдал экзамены в ИВЯ, Институт восточных языков, который ныне в очередной раз сменил свое название[83], но всегда оставался при МГУ. В то время он занимал правую часть «подковы» старого здания на Моховой.

Надо сказать, что я пошел в школу в 6 лет: чтобы меня приняли, потребовалось вмешательство деда. Дед пришел, и меня взяли с шести лет.

У бабушки был свой расчет — чтобы я имел в запасе год между школой и армией: не так чтобы вышел, поступил — не поступил и сразу в армию, а чтобы у меня была в запасе еще одна попытка на следующий год.

Дед ушел из моей жизни до того, как я закончил первый класс. Второй уже был без него. Поэтому смешно встречать домыслы в интернете относительно того, что дед куда-то позвонил, чтобы я поступил в институт восточных языков. Он умер за 10 лет до того. Да и бабушка вряд ли могла мне помочь, опираясь на свои старые связи.

Узнав, что я хочу поступить в ИВЯ, она меня очень отговаривала:

— Не надо, не надо идти туда. Ты не пройдешь. Поступай в ГИТИС, там по крайней мере деда помнят.

Мне казалось совершенно диким поступать в ГИТИС. Что я там забыл, в этом ГИТИСе? Тем более имя какое еврейское — Гитис… Гита Абрамовна какая-то. Не знаю, не могу сказать, звонила ли кому-нибудь бабушка. Она могла позвонить своей подруге Елене Стасовой, личному секретарю Крупской. Но вряд ли Елена Стасова, вечно в пиджаке мужского покроя и с орденом Ленина на груди, могла звонком решить судьбу моего приема в институт.