С высоты птичьего полета - [109]

У нее родился замысел. Все это время она ждала, что первый шаг сделает он, но теперь она возьмет дело в свои руки. Завтра же она придет к нему домой и пригласит выпить кофе. Тогда она признается раз и навсегда в своих чувствах и будь что будет. Во время войны, когда не было уверенности, что союзники освободят город, она едва ли думала о личном счастье и искала способы, которыми она могла бы служить. Но теперь она захотела пожить для себя. Теперь она желала, чтобы ее любили. И этим человеком был Йозеф.

* * *

Весь следующий день Ханна нервничала. Когда она приблизилась к дому Йозефа, от волнения и тяжести переживаний в груди затрепетало. Она прошла по дорожке и постучала в дверь. Ответа не последовало, и она с тяжелым сердцем решила вернуться позже.

Но когда она вернулась вечером, все еще было тихо. Внезапно ее обуял страх. Что, если он был внутри и снова заболел или не может встать от голода? Она покричала через дверь, но даже не услышала кота. Воспользовавшись ключом, что все еще хранился у нее, она нерешительно вошла в холодный и пустой дом.

Она переходила из комнаты в комнату, окликая его, и заметила, как вокруг нее стоит оголенная тишина. Скупо обставленный, сейчас он был совершенно пуст. То немногое, что было в нем, что не было сломано или уничтожено нацистами, Йозеф, очевидно, зимой выменял на еду.

Она спешно поднялась наверх и тихонько постучала в дверь его спальни. Дверь распахнулась. Проскочив внутрь, она с удивлением обнаружила, что его кровать была разобрана, а шкаф открыт и пуст. Что это означало? Может быть, вернулся Майкл и он отвез его в безопасное место? Но теперь в Амстердаме спокойно. И зачем ему собирать чемодан? Не говоря уже о том, что стало с котом?

Она спустилась на кухню и немного посидела за столом, ощущая как оглушительная тишина окутывает ее. Йозеф исчез. Она не знала, где он был, почему уехал, но она предчувствовала, что может больше никогда его не увидеть.

Закрыв и заперев за собой входную дверь, возвращаясь вечером домой, она упрекала себя за то, что не поговорила с ним о своих чувствах раньше. Она замечала что-то в его глазах, но тогда не задавалась вопросом. А теперь, мрачно подумала она, следующей возможности может уже и не быть.

Глава 58

Шесть недель спустя

Дни после войны походили на американские горки, то радость, то горе, и сопровождались тяжелой работой, пока нация пыталась встать на ноги. Однажды тихим пятничным вечером Ханна услышала стук в дверь. Она составляла школьные задания для соседских детей, которых обучала, помогая им в учебе, пока школьная система восстанавливалась.

Предполагая, что стучится ученик, Ханна открыла дверь. Но на пороге ее дома стояла девушка, и она была ей незнакома. Даже по голландским меркам, где люди так сильно исхудали, эта девушка выглядела ужасающе тощей. Через тонкие руки просвечивали кости, а через блузку проступали ключицы. Ее темные, коротко остриженные волосы, казалось, не соответствовали ее телу, впалые скулы обрамляли темные глаза, которые смотрели на нее недоуменно и боязливо.

Девушка бросилась в ее объятия и что-то знакомое зашевелилось внутри Ханны, то, о чем она не осмеливалась думать. Но когда тоненький голосок просочился сквозь слои ее одежды, предположение подтвердилось.

– Ханна, это я, Ева.

Девушка крепко вцепилась в Ханну. Но как эта крошечная хрупкая запуганная девушка, кожа да кости, могла оказаться тем ребенком, которого она знала много лет назад?

В ответ она крепко прижала к себе Еву, надеясь, что это не сон, и что она и в самом деле к ней вернулась. Они так и стояли на пороге, как долго, Ханна не знала. Когда Ева наконец отстранилась, и Ханна впервые хорошенько посмотрела на нее, ее охватил восторг: ну хоть кто-то, кто-то, кого она любила, вернулся живым из концентрационных лагерей. Как Еве удалось пережить войну, когда они стольких потеряли? В газетах публиковали жуткие цифры, убитых было так много, что менее четверти голландских евреев, отправленных в немецкие лагеря смерти, смогли вернуться. Ханна окончательно потеряла надежду когда-нибудь снова увидеть Герценбергов. И вот прямо рядом с ней произошло чудо.

Она провела Еву в гостиную и усадила в то самое кресло, в котором она сидела раньше. Затем разожгла камин, хотя было не холодно: ей хотелось опекать и баловать эту девушку.

– Я согрею чайник, Ева, и мы выпьем чаю! – пропела она, тут же осознав, как это нелепо прозвучало, но, не зная, что еще сделать, и стараясь создать обстановку обыденности, ощущения того, на чем они остановились.

Ева кивнула, и уже на кухне Ханна дала волю слезам, снова и снова повторяя вслух:

– Благодарю тебя, Господи. Боже, благодарю тебя за это чудо!

Как только чайник вскипел, и она взяла себя в руки, Ханна вернулась в комнату, ее юная подруга отрешенно смотрела на огонь. Когда их глаза встретились, нижняя губа Евы задрожала, она вновь заговорила:

– Их всех больше нет, Ханна. Их нет. Виллем, малыш, мальчики, папа, мама. Сначала я вернулась домой и стала ждать. Я прождала несколько дней. Я не знала, куда еще пойти.

Ее голос надломился, Ханна тяжело опустилась в кресло и покачала головой, отрицая происходящее, когда эта новая боль тисками сжала ее грудь. Она даже не знала, как реагировать на такое переполняющее ее горе; она ощущала себя беспомощной, не способной утешить ее. С внезапной, невыносимой болью и безмерной сожалением она осознала, что Греты и ее семьи больше нет. Никого, кроме Евы.