С весны до осени - [14]
Нечерноземье предъявляет повышенный счет и к рядовому пахарю и комсомольскому вожаку, партийному работнику и ученому — всем, кто имеет отношение к обновлению этого края. Я присутствовал на заседании бюро райкома, когда одному руководящему лицу Торопов вынужден был сказать:
— Положите партийный билет.
Он не повысил голоса (я вообще не знаю, умеет ли он кричать), интонации оставались прежними, только налились тяжестью, словно гирю подвесили в воздухе. Разгильдяям и пьяницам, кто разлагает дисциплину, мешает или вообще работает вполсилы, скидки не будет.
Секретарем райкома комсомола избрали Бориса Морохина. А он «от и до», в девять утра кабинет отомкнул, в шесть спокойно шагает к дому.
— Как это можно? — возмущается Торопов. — Куда беречь молодую силу, когда кругом столько работы? И это секретарь райкома!
Много жалоб и обид доходило до Владимира Ивановича на Морохина, и сам он замечал, что тот и соврать любит, может пообещать, а не сделать. Конкретное получил задание — обеспечить работу пяти имеющихся в районе АВМ, создать комсомольско-молодежные экипажи. Доложил, что сделал, даже в газету дал информацию, а на поверку оказалась туфта.
Мне пришлось быть на пленуме райкома ВЛКСМ — Морохина освобождали от работы. Ни звука в его защиту — жалкий был вид у него. И тот, исключенный из партии, и этот, лишенный доверия комсомольцев, — потеря районного отряда, идущего в наступление. И может быть, не обремененным ответственностью, им легче станет жить? Может быть. Но кто позавидует им? Наступит срок, он неизбежно наступит, когда в минуты раздумий или глухого одиночества человека настигнет простая и ясная, как вспышка, мысль: а что я делал, где я был, когда товарищи шли вперед, не жалея себя ради новой жизни? Хорошо, если останется время исправить ошибку.
…В тот день, кроме «Дубян», мы побывали в «Заре коммунизма» и в «Хомутовском». С виду грузный, могучего сложения, Торопов передвигался легко и быстро, не зная угомона. Среди полей он казался даже стройнее и тоньше, разве курил чаще, две пачки сигарет вытянул. А все дневное питание — два стакана холодной воды: один в «Заре», другой в «Хомутовском».
Возвращались в Островское поздно — поселок отходил ко сну. Владимир Иванович постучал, и сторожиха открыла дверь райкома. Торопов поднялся в кабинет — казалось, он ни чуточки не устал. Потом мы поставили машину в гараж и пошли ужинать. Жена, Нина, смотрела по телевизору концерт из Колонного зала. Гуляев исполнял старинные романсы.
— Наконец-то, — сказала она. — А то и ужин остыл. Наверное, опять к Крышковцу ездил. Любишь ты его.
Она накрыла на стол. Торопов, положив в тарелку разварной картошки, привычно потянулся к газетам. А я не мог от усталости даже есть — засыпал над столом… Как из тумана, звучал голос Владимира Ивановича:
— Нет, мы пока в классе «Б». На уровень мастеров еще не вышли. — Это он прочитал очередную сводку в областной газете, островцы значились где-то во второй половине списка. — Не вышли, но возможности у нас большие.
— Пора бы и выходить, — ответила жена, — а то не вышли, не вышли…
Удивительно, но голос ее звучал без укора, в нем слышались и сочувствие и надежда, что все образуется, войдет в должную норму, что ждать осталось недолго. Такие интонации пробиваются у людей, которые знают, что рано или поздно их день наступит, а вся предварительная, часто невидимая миру, черновая работа даст верный результат. Человек еще не поднялся во весь рост, но поднимается, чувствуя в себе силу.
Всякий успех складывается из повседневных, порой незаметных дел и поступков. Незаметных, но всегда необходимых.
ПО ПЕРВОПУТКУ
Принимаясь за труд, большой или малый, человек думает прежде всего, как он станет его продолжать, чтобы добиться успеха. И сколь ни далека заветная цель, он станет жить с тех пор нетерпением увидеть приметы того, что дело, начатое им, вершится успешно и без задержек.
Об этом молодом председателе я впервые услышал в ту пору, когда нечерноземная эпопея едва набирала размах. Разговоры шли не о том, что успели уже достигнуть, скорее о хворях, заботах, бедах и, понятно, о планах — великий и древний край, выходя на новый виток биографии, искал возможных путей для возрождения. И потому в реестре старых имен, подвижников колхозной деревни, таких, как знаменитый Аким Горшков или Прасковья Малинина, все чаще и чаще стали мелькать молодые.
Кажется, в костромской молодежной газете — я теперь уже не помню, при какой обстановке, — мне показали портрет. С листа вприщур и цепко смотрел парень с густой, прямо-таки купеческой бородищей музейного образца.
— Это Гарин Юрий Павлович. Исключительно головастый председатель из Пыщуга.
Далее следовал рассказ, что колхоз до него был вечным нахлебником у государства. Народ таял, всего пять трактористов оставалось, а всех колхозников двадцать семь. Гарин приехал после института, став по списку двадцать восьмым. А через год колхоз получил прибыль.
— Ни гроша, да вдруг алтын, — горячо говорили оптимисты, — видать, и скорое богатство бывает, если дело с умом вести.
— Скорое, да неспорое, — отвечали скептики. — Надо еще посмотреть, чем это кончится. Может, случайность?
