С портрета смотрит на меня... - [6]

Профессией мамы — ее жизненным призванием — было спасение людей, будь то мальчик Робик или солдат Валеев. О собственной безопасности мама как-то не думала.

В войну она курила махорку, а так, до последнего часа, «Беломорканал», разумеется, как все заядлые курильщики, не фабрики Клары Цеткин, а фабрики Урицкого.

Курила мама «Беломорканал»...

Я был ее единственный сыночек.

Я с мамой жил, и я тогда не знал

о безднах предстоящих одиночеств.

Курила мама «Беломорканал»,

ее лицо окутывалось дымом.

Я глупый был, никто мне не сказал,

что значит быть единственным, любимым.

Курила мама «Беломорканал»...

Я жил прилежно, но неосторожно.

В той жизни я, случалось, умирал,

меня спасала мама — непреложно!

Курила мама «Беломорканал»...

Моя судьба — как адрес на конверте.

Я долго жил, как водится, устал.

Перекурю за полшага до смерти.

Когда я пишу эти строки, поднимаю глаза, встречаюсь со взглядом моей мамы. Она всегда смотрит на меня: я уже старый, а маме на портрете двадцать лет. И она старше меня на целую эпоху. Портрет вышит на лоскуте холста цветными нитками, гладью, с фотокарточки. История маминого портрета, вышитого с удивительным искусством, с тенями, телесной теплотою, живым выражением глаз... Да, глаза меняют выражение, мама смотрит на меня то с ласковой улыбкой, то со строгостью, укором, будто спрашивает: «Что же ты, сыночек?! Смотри!» И я смотрю, смотрю, смотрю на мамин портрет... Да, так вот предыстория, когда-то рассказанная мне мамой.

Деревня Смыково, Новгородской губернии, принадлежала графинюшке, так все ее звали в деревне: «графинюшка». Она жила в Питере, у Пяти углов, в собственном доме. В Смыкове отбирали парней и девок ей в дворню, в горничные, стряпухи, в кучера, лакеи. По преданию, воспринятому мамой от своей бабушки, моей прабабушки Натальи, графинюшка точно соответствовала образу, выведенному Пушкиным в «Пиковой даме»: ночи проводила в карточной игре, возвращалась под утро, днем почивала. Своих детей у графинюшки не было. Однажды в ее доме остановился племянник, явившийся из Парижа, повеса и мот, как многие отпрыски старинных дворянских родов (как Васенька Весловский в романе Льва Толстого «Анна Каренина»)...

Моя прабабушка Наталья, услужавшая графинюшке, по словам мамы, была русская красавица по всем статям, с косою до пят, румяная, белолицая, синеглазая. Как часто и даже непременно бывало (как в романе Льва Толстого «Воскресение»), графинюшкин племянник совратил пригожую дворовую девушку на грех. Наталья затяжелела... Далее все, как в рождественском рассказе, то есть с благостным окончанием. Графинюшка сосватала за Наталью дворника Василия, тоже смыковского мужика, дала три тысячи откупного, Василий увез Наталью в Смыково, завел лавчонку, в которой можно было купить все, что потребно деревенскому жителю (в новгородских деревнях жителя зовут «жихарем»), и гвоздь, и пряник, и керосину, и леденец. У Натальи родилась дочь Мария... И далее — перерыв моей памяти.

Бабушка Мария, не знаю, была ли писаной красавицей в молодости, но как помню ее, до самой смерти — она дожила до девятого десятка — сохранила статность, прямизну стана, ясность взгляда, здравость ума, независимость нрава, талант стряпать немыслимо вкусные блюда, печь пироги. В девичестве мою бабушку Марию каким-то образом углядел, влюбился в нее, высватал уездный лекарь из Демянска Тит Дементьевич Дементьев. Может быть, в нем что-то было от чеховских героев, только не от Ионыча: он рано сгорел в чахотке, да и доктором не был — фельдшером. Однако, как сказывала мне мама, имел тарантас с кучером, а зимою санки, разъезжал по окрестным помещикам.

Бабушка Мария вырастила без мужа двух дочерей: Анну и Елизавету — они выучились в Демянской гимназии. Когда установилась Советская власть, снарядила девушек в Питер, поступать в институт. Дать с собой было нечего, матушка пожертвовала дочерям в дорогу кормилицу корову. Так и пошли они с хворостинками в Старую Руссу, чтобы там животину продать. Пасли ее на обочинах, на канавах, животина оголодала. В Старой Руссе ее прибрали к рукам цыгане, разумеется, обманом, за бесценок. Но решимость учиться все же довела девиц до Питера, там они поступили в педвуз. Тетушка Елизавета выучилась на учительницу русского языка и литературы, мама не доучилась, вернулась к одинокой матушке в деревню Молвотицы, там учила грамоте и счету детвору.

На память о пребывании в Питере, в институте, мама привезла фотографию: гладко причесанная девушка, с правильными чертами лица, высоким лбом, серьезными серыми глазами, в белой блузе, со строгим галстуком.

В то самое время в той округе учительствовал Виктор Прохорович Прохоров. Я не знаю, как к нему попала мамина фотография. То есть мама, надо думать, ему подарила свою фотографию в знак особого к нему расположения... Спустя многие годы Виктор Прохорович привезет маме вышитый с ее фото портрет — единственное в своем роде произведение искусства, исполненное, кажется, в порыве вдохновения, с талантом, чувством, безукоризненной верностью в каждом стежке.

Примерно в это же время (или позже) в Молвотицах объявился новый помощник лесничего — по тем временам важная должность, отводил поселянам лес на рубку — детина саженного роста, мой будущий отец Александр Иванович Горышин. Младше годами моей мамы, он заступил в должность семнадцати лет...